Страница 43 из 107
в Светицховели с купола глядит.
ПТИЦА НА ОКНЕ
Забилось солнце в рюмку коньяка.
Октябрь себе вычёсывал бока,
линял, плешивел, крыл сырую землю.
И птица, синехвостая, как ночь,
смотрела с подоконника в окно,
где лето в лампу спряталось и дремлет.
О чём ты, птица, смотришь на меня,
мучительно подёргивая веком?..
Казалось, пошевелишься — и всё:
в печальный список будешь занесён
со всеми, кто решил оспорить время.
А время это бухало внутри,
пульсируя, вздувая пузыри,
оранжевым окрашивая темень.
Зачем ты, птица, голову склоня,
моих минут улавливаешь эхо?..
И тонкий луч тянулся ниткой, но
затихло возле ног веретено,
и тени зашептались безголосо...
Когда придёшь, мне будет много лет,
и будет литься тот же бледный свет,
и будет на дворе всё та же осень.
Садись-ка рядом. Дай же руку мне.
Скажи, ты видишь птицу на окне?
ДВУХЭТАЖКИ
У города сломался метроном.
Уже давно везде многоэтажки,
а у соседки, Корневой Наташки,
как прежде, голубятня под окном.
Дома у нас всего в два этажа.
Мы все тут – как родня-единокровки.
Наташку Конаныхин провожал,
а родила она двоих от Вовки.
Сосед Серёга, радостная пьянь,
по трезвой зол и очень бледен ликом,
а как напьётся, громко любит Вику —
орут, сцепившись, словно инь и янь.
И я, скрипя по лестнице домой
(потёртой, деревянной, в три пролёта),
принюхаюсь: картошку жарит кто-то,
а к ней, небось, селёдка, боже мой!
Наутро – тишь. Сосед в отходняке.
Сырая хмарь по комнате разлита.
И голуби дырдят на чердаке
то нежно и влюблённо, то сердито.
Я каждый день по улице иду,
любуюсь заповедником эпохи.
Вот сливы – диковаты, но не плохи.
Вон яблоки в запущенном саду.
Здесь теплится надежда на покой,
и двор описан яркою строкой –
подштанники, пелёнки да рубашки.
И если в мир, расплывшийся от слёз,
пришёл никем не узнанный Христос,
то он живёт в такой же двухэтажке.
МОЙ БЕЛЫЙ СВЕТ
Мой белый день и белый снег.
Мой белый свет.
Я забываюсь в полусне.
Я забиваюсь в полусне
под плед.
И городская тишина
шумит в окне.
И тянет стужей от окна,
и стужа тянется, бледна,
ко мне.
Запрячу руки в рукава,
а между век
дрожит июльская трава...
Вот так живёшь и день, и два.