Страница 23 из 37
Фаза улёгся на живот, распластал руки в стороны и пьяно причитал. Встать он уже не пытался. Ватник Фазы был изуверски разодран, штаны на жопе почти отсутствовали, представляя собой клочья материи, перемешанной с кровью и снегом.
– И чё с этим теперь делать? Куда его? – Тюль подошёл к Тою и слегка попинал руку Фазы ногой, пытаясь привлечь его внимание.
– Есть предложения? – спросил Той и зло сплюнул на забор.
– Дак замёрзнет… или вон – кровищей изойдёт.
– Предлагаешь в больницу доставить? Или сразу – путёвку в санаторий?
– Я чё? Я говорю, что он подохнуть тут может.
– Давай, жалей… Медбрат. Поднял и поволок тогда! Чё встал-то? Ну, поднимай!
– Ты чё разорался-то? Сказать нельзя… Я спросил, ты ответил. Но… – Тюль тормознул, раздумывая, что и как сказать.
– Шумни вон, – Той мотнул рукой в сторону барака, нагнулся, поднял голову Фазы за волосы, недолго поглядел на его пьяно-сопливое рыло и, жёстко потянув вверх и в сторону, заставил того хрюкнуть от боли и перевернуться на спину.
Фаза забуянил руками и ногами, но и это не позволило ему осилить перевод туловища в состояние сидя. Той замахнулся ногой, намереваясь пнуть «шакала» куда-нибудь в район пояса, но, видно, что-то взвесив, лишь слегка пожурил носком ботинка.
– Шуми, – бросил Той Тюлю и, развернувшись, вальяжно пошёл в сторону своего дома.
Тюль всё исполнил очень буквально. Он несколько раз беспринципно молотнул дверью барака, да так, что стёкла окон – комнат соседних с дверью – отжаловались своим хозяевам на незавидную свою судьбину. Барак тут же отреагировал внутренней суетой и разбуженным матом. Тюль же, свершив поступок, недостойный «борца за дело…», промчался мимо мычавшего Фазы, не преминул на ходу плюнуть в эту кучу ворчащего говна и, быстро догнав Тоя, зашагал, чуть отставая от него.
– Пока, – Той развернулся и протянул руку Тюлю.
– Может, перекурим? – Тюль вынул из кармана мятую пачку “Шипки”.
– Через одну, в очередь, – согласился Той, отступил с тропинки в снег, достал спички, чиркнул и, заладонив пламя, дал Тюлю прикурить.
Смолили, молча, затягиваясь в полный размер. Дым выбрасывали из себя словно из паровозной трубы. Докуривали сигарету до обжигания губ и последней табачи́нки. Той, как и положено по пацанским понятиям, завершил затяжку «на посошок», плюнул на ладонь и, затушив в слюне чуть тлевший остаток папиросной бумаги, выкинул его в снег, закончив всё действо “ладушками”. Парни “поручкались” и, «ПОКАкакнув», разошлись, ухохлив шеи в поднятые воротники телаг…
А умер Фаза не в этот раз. Загнулся он чуть позже, насадив своё пьяное тело на перо более удачливого “оторвы”. По слухам, правдивую историю его собачьей смерти рассказывала «девушка Кислуха», но делала она это исключительно по-пьяни. Это была девица без возраста и обоих рядов передних зубов. Глаза её – в редкие дни, когда она была трезва – производили впечатление ангельского создания, а шамкающий рот и одутловатое лицо указывали на неимоверную древность всей конструкции. Вся спившаяся мужская часть запойного коллектива микрорайона периодически наведывалась к безотказной «девушке Кислухе». “Хотелец” должен был обязательно принести с собой хотя бы “бабая”, но она предпочитала, чтобы это был шкалик водки – и тогда “общение” проходило с меньшей продолжительностью вступительного мата. Так вот, эта «девушка Кислуха» с той или иной степенью трагичности рассказывала, что «этот подонок Фаза завалился к ней, когда они с Вовкой-путом намеревались идти подавать заявление на брак».
– И этот козлина, – слюняво гнусавила она, – пьямо пи ём нацал лапать мия за сиськи. Потом этот угод стащил с мия плате и прислоился. Дак рази намальный музык, кода поснулся, будет это тепеть? Он и х… ему…
Вовку-пута посадили, и больше о нём ничего не было слышно.
Пёс Фазы, намыкавшись без еды и водки, через пару дней вернулся к бараку хозяина. После “тёплой встречи”, Фаза заманил “дружка” в дровяник, подвесил его за ошейник и старательно зарезал. Спасти беднягу соседям не удалось, так как пьяный, но предусмотрительный Фаза, хорошенечко задраил дверь дровяника изнутри на толстенную задвижку.
«Девушка Кислуха», недолго поскорбев по “жениху”, вновь пустилась под всех и во все тяжкие. Однако через некоторое время и ей, как она всем говорила, «пощасливило бабе щасте». Она приютила у себя “откинувшегося” в очередной раз с кичи[28] мелкого щипача[29] – рецидивиста, не располагавшего абсолютно никакой жилплощадью. Клюв – таково было погоняло сожителя – расторопно одарил «девушку Кислуху» гонореей и туберкулёзом вдогонку. После чего, а также вследствие неожиданных заболеваний триппером нескольких местных алкашей, совместное проживание «девушки Кислухи» и Клюва стало образцом супружеской верности, но уровень межличностного общения по-прежнему оставался матерно высоким…
Обо всём этом Той узнавал невольно и безо всякой заинтересованности, а в силу правил распространения информации: от всё знающих бабок со скамеек во дворах. Они были всегда в курсе: что, с кем и почему произошло. Той же предпочитал никак не относиться к тому, что становилось ему известно. Пережёвывание деталей чужих жизней он пресекал всегда очень грубо:
– Если прёшь на “гнездо”, то делай это сам и никого не впутывай. Разоряй, коль решил… и если знаешь за что! – при этих словах Той закладывал обе руки за спину и, не мигая, смотрел на “говоруна”.
Той грёб так, как решил сам и туда, куда сам решил. Он был убеждён в том, что каждый должен сам проплыть свою Реку, и это было для него самым сущностным правом каждого. Он не лез в чужой поток, но и в свой никого не намеревался пускать. В этом была суть построения его суждений об обязанности и необходимости всего для всего. Был ли он прав и в чём, был ли неправ и когда – Тою ещё только предстояло осознать и принять это или отторгнуть. Но это будет намного позднее…
Еловые лапы заметно провисали под снежными шапками, и кое-какой из них удавалось сбросить с себя эту мягкую гирю, которая падая, издавала последний томный «бпух» при воссоединении с таким же пушистым ковром. Сосны прелестно благоухали под ледяными лучами яркого солнца, их раскидистые ветви тут и там были задрапированы искрящимися белыми комьями. И даже берёзы прикрыли свою наготу колючим инеем… Зима – пора строгой красоты…
Последний школьный Новый год отмечали у Лизы. Она хоть и была на класс младше, но входила в “круг” по причине “амуров” с Толстым. Предки её отгребли справлять ёлочно-игрушечное действо в свою компанию. Таким образом, свободное от надзора пространство грех было не задействовать в процесс удовлетворения пробудившегося взаимного интереса парней и девчонок.
Девичий состав компании особо не обсуждался и сложился как-то стихийно и по каким-то непонятным для Тоя критериям. В общем, так: “шайка” Тоя в полном составе и примерное равновесие “кудряшек”.
Состав спиртного Той установил лично и без обсуждения: одна “бомба”[30] шампанского – для порядка и процедуры, красное из расчёта 0,75 на троих “баб” и по пол с небольшим пузыря “беленькой” на брата. Лимонад, с целью экономии денег, был замещён варением, растворённым в воде с последующим процеживанием через марлю. Эта смесь, составленная по вкусу, была благоразумно-предварительно охлаждена на балконе, который очень кстати имелся в квартире Лизы и до начала банкета также предусмотрительно и своевременно извлечена из “холодильника”. «Дабы исключить необходимость сосать, а сохранить возможность испить» – вывел вердикт Той, отправляя Анастаса с Фасолем на балкон за напитком. И на возглас оттуда Анастаса:
– Да пусть ещё постоит. Ещё не очень охладилось.
Той разъяснил:
– Несите уже, двоечники. Учитывать следует не только температуру – это лишь один из факторов. Бытие, которое нам предстоит, весьма коварно. А всё потому, что вскорости это наше бытие затмит ваше сознание и вступит в свои права фактор забывчивости. И вот тогда извольте уже или лизать, или сосать, или грызть – тут уж кому как доведётся.
28
кича – тюрьма (жаргон)
29
щипач – карманник (жаргон)
30
”бомба” – бутылка вина ёмкостью ноль семь литра