Август

Однако снаружи он оставался бесстрастным. Натянул безразличие на лицо и даже самому ему от этого стало немного тошно. Время шло, и ясно было, что больше здесь ничего полезного для отчета не выудить.

– Бывай. С тобой еще не закончено. До утра протянешь, а там решим.

Получив в ответ клокочущее молчание, Лопырев вышел из палаты в коридор. Точечный свет прожекторов направлял к выходу. На душе у него было мрачно, внутри него самого выход из проблем ничем не освещался.

Вроде бы ничего из ряда вон, но все же была неясность. Во-первых, состояние Порошина было не из лучших, и нужно было срочно как-то изворачиваться из этой ситуации. Смерть на территории вследствие действий сотрудника – это всегда сор в избе, который неизбежно вытащат на всеобщее обозрение, и достанется всем. Это всегда паршиво. Во-вторых, этот мальчишка. Разбирайся с ним сейчас, и так дел невпроворот, так еще одна дополнительная ответственность. И еще эта темнота. Она сгущала краски. Черт дери этих нарушителей и всю систему в целом.

На обратном пути он вспоминал себя десять лет назад, когда он белокурым наивным юнцом с большими надеждами на светлое будущее поступил в институт на военное дело. Тогда он был уверен, что его прозрачные стремления – защищать страну, охранять порядок, быть щитом и барьером для невинных людей, пострадавших от несправедливых действий преступности – будут придавать ему сил с ней бороться. По факту сейчас он занимался чем-то другим, будто даже противоположным. Окруженный атмосферой ошибок он постепенно переставал понимать, кого и от чего он защищает. Чаще всего его роль проявлялась в ином формате – защита более слабого сокамерника от более сильного, осужденного от сотрудника и наоборот, или подчиненного от начальства. У каждого из них своя история, в которой можно найти изъян. Кто тут выступал невинным? Кто больший злодей? Где грань? Очень часто его служебного положения или душевных порывов было недостаточно для восстановления субъективной справедливости. Плюс постоянные бюрократические проволочки. В некоторые моменты он вообще переставал понимать, за что он борется. Его наивные ожидания остались далеко позади, где-то в районе стен учебного заведения, и сейчас он чаще ощущал себя сортировщиком отходов нежели борцом за человеческие права. Находясь тут, в упорядоченном хаосе, он забывал, как выглядит светлая сторона этого мира. А когда несправедливости становится слишком много, когда она поглощает снаружи и жрет тебя изнутри,  она начинает казаться нормой. Это пугало больше всего в моменты раздумий. Лучше не думать, а действовать в соответствии с приказом. Руководствуясь этим принципом, его отношение тоже постепенно менялось. Внутренние противоречия, сопровождавшие его лишь поначалу, сменились безразличием, периодическая жалость почти перестала шевелить душу, и защита той, невидимой из-за высоких тюремных стен стороны, уже не казалась столь значимой. Даже больше. Она как первичная мотивация окончательно потеряла свою силу. Что же будет с ним дальше?

Размышляя, он вышел за ворота госпиталя. Снова прохлада и затхлость. Решил постоять с минуту, глубоко вдыхая ноздрями пробивающийся средь них свежий ночной воздух, отпуская мысли. Отошел в темный угол, чтобы не маячить в камерах. Старая привычка. Закурил. Во мгле виден только этот дергающийся одинокий огонек. Разгорающийся наверху, затухающий внизу. Все как в жизни. Где-то вдалеке раздался вой. И еще раз. Жутковато здесь все-таки. Лопырев растоптал окурок подошвой и двинулся обратно.

У входа в администрацию он встретил караульного из своей сегодняшней смены.

– Есть новости, товарищ лейтенант. Поисковая группа вернулась с полей, они нашли мальчика. Часовой передал, что нужно отвести его к вам. Он с двумя нашими сейчас в вашем кабинете. Что прикажете делать?

– Ничего, дальше я сам.

Лопырев направился к себе. Спешить не хотелось. Он еще не совсем четко понимал, что будет делать. Малец, отец, отчет. Перевалов.

В углу кабинета стоял деревянный стул. На нем, притянув колени к груди, сидел мальчик. Со слов отца, ему было шесть, скоро семь, но выглядел он старше своих лет. Вытянутый и тонкий, как коромысло, без намека на излишества в образе жизни. Спутанные темные волосы, рваная одежда, цвет которой сложно различался под слоем грязи, и такие же грязные разводы на лице. При всем этом бесовском облике мальчик не производил впечатления оборванца – и Лопырев не сразу даже понял, почему. Общее впечатление складывалось в его пользу. Встреться с ним Лопырев в другом месте, ему скорее захотелось бы его умыть и переодеть, а не выгнать прочь от себя с нотациями о будущем. Лишь вглядевшись в маленькое бесхитростное лицо, он понял: в чертах не читались типичные для уличной ребятни наглость и самоуверенность. Он сидел, скромно потупив глаза, размышлял о чем-то, и не глядел на вошедшего в кабинет Лопырева. Сходства с отцом Лопырев увидеть не мог, он толком не разглядел последнего в полумраке санчасти. Глаза у мальчика были большие, черные. Уши оттопыривались из под лохматой копны. Грязь из-под ногтей местами выходила даже за пределы пальцев. Было видно, что он преодолел сложную дорогу. И что он, невзирая на возраст, в состоянии оценивать обстановку и понимать, что его поступок повлек за собой необратимые последствия.

– Привет. Ты, кажется, Владик?

Мальчик плавным движением поднял глаза на того, кто задал ему вопрос. Осмотрел Лопырева с головы до ног. После небольшой паузы кивнул в знак согласия, и еще плотнее прижал колени к груди.

Лопырев перевел взгляд в сторону скучающих караульных и кивнул в сторону выхода. Те поняли жест и молча вышли.

– Как ты сюда добрался, Владик? Ты ведь ширяевский, это далеко отсюда.

Мальчик не отвечал, и снова пристально посмотрел на Лопырева, куда-то в область груди. Там не было ничего, что могло его заинтересовать. Скорее всего, он не видел сейчас ничего вокруг, находясь мыслями внутри себя.

– Ты должен мне все рассказать. Мы не враги для тебя, и мы хотим тебе помочь. А для этого мы зададим тебе вопросы, и тебе надо на них ответить. Здесь у нас все очень строго, так что будь молодцом.

– Кто это – мы? – Мальчик задал свой первый вопрос.– Мы же тут одни.

Лопырев немного растерялся. Странный вопрос. Понятно же, кто такие мы, зачем об этом спрашивать.

– Мы – это сотрудники этого учреждения, люди, которые нашли тебя, я, мои коллеги и мой начальник, к которому я отведу тебя после беседы. Мы не желаем тебе зла.

– Вы не можете говорить за всех. Только за себя. И все равно я вам не поверю. Те люди, что нашли меня в кустах дербенника, не были слишком уж добрыми ко мне.

– Они обижали тебя?

– Нет. Но если бы я бросился от них убегать, мне досталось бы по ушам. Они мне так прямо и сказали.

– Это все требуется ради дисциплины. Там опасно, и ты мог погибнуть. Так как ты добрался до … сюда?

Мальчик смотрел в одну точку куда-то в сторону. Казалось, перед ним сейчас всплывают все трудности, которые ему пришлось преодолеть по дороге сюда.

– Тебе кто-то помогал? – Лопырев продолжил свой допрос. Видно было, что воля у паренька несгибаемая.

– Нет, мне никто не помогал. Я сам добрался.

– Зачем?

Мальчик встретился глазами с глазами Лопырева. У него на лице отразилось удивление.

– Я думал, вы и так все знаете. Вы же все знаете. У меня здесь папка. Я хотел его увидеть.

– Мы знаем, конечно знаем, но…

– Зачем тогда спрашиваете? – мальчик перебил Лопырева, – спрашивайте о том, чего не знаете!

– Ты шел сюда пешком?

– И пешком, и не пешком. По-разному шел. Иногда плыл. И вот добрался. Это было трудно иногда, но я знал, что доберусь.

– Кто тебя надоумил отправиться в такой сложный путь? Ты не мог сам. Тебе явно кто-то помогал.

Лопырев никак не мог поверить, что шестилетний ребенок мог пройти тридцать километров пешком, местами – вплавь, и при этом не заблудиться, не умереть, и добраться до нужного места.

Мальчик посмотрел на него теперь уже гневно.