Милый мой фантазер

- Ты, товарищ Писаренко, прежде всего комсомолец. Советский инженер. И уж потом все остальное. Это ни на что не похоже! Алкоголь – это враг разума! А ты второй месяц водишь с ним дружбу.

Павел Николаевич Горский мерно расхаживал по комнате, в которой располагался секретариат заводского комитета комсомола, покручивая в руках ручку. Иногда он бросал быстрый взгляд на Сергея, сидящего у стола, и ему казалось, что тот не слышит ничего из того, что Павел ему говорит. А когда он ненадолго замолкал, из приемной доносились четкие звуки пишущей машинки. Лизавета печатала протокол утреннего собрания.

- Сколько это еще будет продолжаться? – снова заговорил товарищ Горский. – Ты должен сказать пьянству: нет! Не можешь сам – коллектив тебе поможет.

- Считай, сказал, - буркнул Писаренко, даже не взглянув на секретаря комитета комсомола. – Могу идти? У меня смена.

- Какая смена? – Павел возмущенно бросил ручку на стол. – Я не могу, не имею морального права допустить тебя к работе. Нам только несчастного случая на производстве не хватает.

Сергей устало посмотрел на товарища Горского, но будто и не на него, а куда-то мимо. Взгляд у него был… растерянный. И определенно не самый трезвый.

- Ты же знаешь, что я никогда не пьянею! – отмахнулся он.

- Это ты девчатам на завалинке рассказывай!

Писаренко вскинулся, вскочил со стула, махнул рукой и тут же сел.

Катя ушла полтора месяца назад. Первое время он искренно считал, что она ушла к родителям. Обиделась. Долго ли в восемнадцать лет обидеться на мужа, которому и в голову не пришло с ней посоветоваться в таком важном вопросе, как строительство дома. Остынет – вернется. Так он рассуждал первые два дня. Потом не выдержал – поехал за ней. И обнаружив, что никакой Кати в Сутисках нет, долго общался с Катиными родителями, уверенными, что дочка на работе и устроена в Гнивани, как у Христа за пазухой, в смысле, как за каменной стеной. Спустя еще неделю он понял, что она действительно по-настоящему его бросила. И, надеясь забыться, запил впервые в жизни. Но не тут-то было. Его организм обладал удивительной особенностью – он, оказывается, очень долго не пьянел. Сперва решил, что дело в количестве выпитого. Оказалось, нет, не в количестве дело. Сколько ни пил, не брало. Потом предположил, что не то пьет. Стал менять напитки от вина до самогона. Эффекта не последовало. Теперь пил уже по привычке. Как известно, привычка вырабатывается за двадцать один день.

- Не могу я без нее, Паш! – глухо сказал Сергей.

- А надо смочь! Надо вернуться. В работу, в общество! Так надо, Сергей Сергеич, надо! Ты – советский гражданин, а расклеился из-за бабы. Свет клином не сошелся. Другую найдешь. Прожил с ней всего месяц, и уже полтора пьешь! – Павел Николаевич остановился прямо перед Писаренко и строго спросил: - Или ты собрался угробить всю свою будущую жизнь?

- Катя – не баба, - проговорил Писаренко и уронил голову на ладони. – Я ее никогда не прощу, понимаешь? И никогда не разлюблю!

Товарищ Горский с любопытством разглядывал инженера. Эк его скрутило-то! Присев на стол, он задушевно поинтересовался:

- А за что прощать? Она загуляла что ли?

- Да если б загуляла, я хоть бы знал, что с ней! – слабо соображая, что несет, в сердцах воскликнул не вполне трезвый инженер. - А эта… Уехала… В обед борщ варила. Рассердилась, что я строиться решил. А потом… уехала. И все. Даже письма не оставила.

Павел криво усмехнулся и похлопал Сергея по плечу.

- Иди проспись! И учти: будешь пить – поставлю вопрос об исключении тебя из комсомола. Явишься еще хоть раз пьяным на работу – уволим по статье. Это понятно?

- Понятно, - буркнул Писаренко, встал и направился к выходу. Открыв дверь, обернулся уже на пороге и зло рассмеялся: - Сын Сергея Сергеевича Писаренко исключен из комсомола за пьянство. Папа будет в восторге.

Пишущая машинка резко замолчала.

- Салют! – объявил инженер, махнув рукой Довгорученко, и пошел прочь.

- Вот ведь… любовь… - мечтательно сказала Лизка, осторожно выставив вперед одну ножку так, чтобы юбка поползла вверх. Стол только утром передвинула, чтобы товарищу Горскому удобно было лицезреть все ее выдающиеся части тела… в профиль.

Товарищ Горский уперся взглядом в ноги своей секретарши, заставил себя отвести глаза, но вместо этого скользнул ими выше и теперь уже уперся во что-то неимоверно волнистое на ее груди. Он схватился из-за стола и зло захлопнул дверь кабинета. Довгорученко тоже не мешало бы объявить выговор. За неподобающую комсомолке длину юбки. Павел тяжело вздохнул и сосредоточился на документах, полученных сегодня из районного комитета.

Между тем, вместо того, чтобы отправиться спать, как велел товарищ секретарь комитета комсомола завода «Автоэлектроаппаратура», инженер Писаренко забрел в рюмочную. Как он там оказался, толком не помнил. Мысль об исключении из комсомола и увольнении с работы подействовала, как удар обухом по голове. И выдержать ее на трезвую было слишком трудно. И знал ведь, что ничего не получится. Мысли из головы не выветрятся, только хуже станет. Но ноги по привычке принесли сюда. Он сидел, тупо уставившись на рюмку водки и тарелку с бутербродом с килькой и вцепившись по дурацкой привычке пальцами в волосы. По углам уже даже не шептались, глядя на него. Все знали, что молодой специалист из Ленинграда сильно пьющий. Не иначе потому сюда, на периферию, и сослали.

- Шо, зятьок, довел Катруську своим пияцтвом? – раздался рядом голос Гришки Нарышко. – А я ж казав, шо тобі за це буде.

Он уселся с одной стороны нетрезвого инженера, а с другой расположился Мишка.

Сергей, не глядя на них, продолжал изучать кильку на бутерброде.

- Шо? – спросил он равнодушно.

- Грицько, ти ба, той плюгавий і не пам’ятає. Дума, шо в Катруськи братів нема.

- А ну-ка… - многозначительно сказал Гришка, поднялся со стула, потянул за шиворот Сергея и кивнул брату: – Ходь!

Собственно, Сергею даже в голову не пришло послать братьев Нарышко к чертовой матери. Хотя и мог бы. Но ему было до такой степени наплевать, что он встал, подхватил пальцами кильку с бутерброда, отправил ее в рот и, неторопливо разжевывая, направился на выход, вслед за родственниками. За углом рюмочной начинался небольшой лесок.

- Давайте, хлопцы, хоть подальше зайдем, чтоб с дороги не было видно, - почти весело предложил Сергей.

- Нє, Грицько, ти чуєш? Воно ще й базікає!

- Чую, - буркнул Гришка и с размаху ударил Сергея в скулу. – То тобі за Катруську!

- І од Мишка за сеструху! – пробасил младший, врезав кулаками по животу.

В глазах потемнело, и дальнейшее воспринималось с легкостью и злой обреченностью. Но на душе легче стало однозначно. Оказывается, физическая боль вытесняет душевную. Только зря время терял, пытаясь спиться. Можно было сразу сказать этим двум бугаям, что Катерина сбежала из-за него.

Ка-те-ри-на.

Ее имя вспышкой промелькнуло в голове. И, пока шел домой, не обращая внимания на оглядывающихся на него прохожих – еще бы, пьяным его видели, а с разукрашенной рожей впервые – сделал вывод, что эффект от избиения тоже кратковременный.

Когда зашел в общежитие, старушка-вахтерша только всплеснула руками и сердобольно прошелестела:

- Скорую выкликать?

- Обойдусь, - буркнул в ответ Писаренко и направился, было, вверх по лестнице. Тут вахтерша спохватилась и бросилась за ним:

- Товариш Писаренко, вам тут прислали…

Она протянула ему конверт. Он равнодушно кивнул и пошел к себе.

Несколько минут спустя, он сидел на своей кровати, схватившись за голову. На коленях его валялась открытка. От Кати.

«Поздравляю с Днем Воздушного флота СССР!

Желаю здоровья, благополучия и успехов в работе.

К.»

Судьба этой открытки была трудная. Часом позднее Сергей Писаренко выбросил ее в форточку. На следующий день он пришел на работу с живописными ссадинами на лице, но трезвый. И с открыткой в кармане – утром спас от дворничихи, намеревавшейся ее смести в мешок с мусором. С тех пор больше не пил. До ноября, когда от Кати пришла следующая открытка. Тоже поздравительная. Тогда он запил на три дня. После открытки «С 23 февраля!» Писаренко решил в отпуск ехать в Харьков, к жене. Весь район знал, что она все-таки поступила в институт на бухгалтера.

‍