Страница 38 из 154
На кассе сидела сама хозяйка, Ирина Петровна, женщина еще молодая, идеально ухоженная — то, что принято называть “бизнес-леди” — от кончиков нарощенных и наманикюренных ногтей до носков испанских туфель из натуральной кожи. Ирина Петровна выглядела как элитный букет в дизайнерской упаковке. Прическа, макияж, аксессуары — не женщина, а иллюстрация с разворота модного журнала.
Все продавщицы, кроме Тони, панически боялись Ирину. И Мила тоже. Но директриса её выделяла в любимчики, потому что у Людмилы единственной из всех в цветочном салоне, включая саму Ирину Петровну, было специальное образование. И еще у неё был особый талант составлять витрину так, что редкий покупатель уходил из магазина с пустыми руками. Даже если заглянул из любопытства, от нечего делать, не имея намерения приобретать цветы, обязательно уносил с собой хоть небольшой букет или сувенир.
— Ну что, Милочка, как там Петербург? — не отрываясь от накладных, спросила Ирина Петровна. — У меня и времени не было поговорить с тобой. Что хорошего повидала? Понравилось? Антонина болтала, что вы даже на концерте были?
— Да, и на концерте тоже. — Мила отставила лейку и передвинула горшки с азалиями так, чтобы цветущие оказались в центре. — Большой красивый город — Петербург.
— Туда весной надо ехать, когда каштаны цветут в скверах и сирень — вот красота где! — мечтательно вздохнула Ирина Петровна и тут же снова приняла строгий вид. — А у нас тут без тебя завал. Сама видишь, что с витриной творится, и в зале тоже надо как-то все сезонно поменять. Унылое однообразие мне надоело, придумай что-то новенькое.
— Хорошо, я постараюсь. Может быть, инсталляцию сделать в зале?
— Инсталляцию, эпиляцию, революцию, проституцию — что хочешь делай, потом мне скинь смету. Только чтобы народ к нам пошел! Доходы на треть упали, а мне аренду платить за помещения. В ноябре я в Тунис уеду, тут все на тебя оставлю. Тоня говорит вы ноутбук купили — это хорошо, по интернету общаться удобно. Если у неё там чеки сохранились, мы его через магазин проведем, как оборудование. Или я вам премию выпишу в размере… Сколько он стоил?
— Я не знаю, Тоня не сказала. Он подержанный.
— Вернется — спроси, а я на вокзал, там тоже надо торговую точку проверить, по-моему, они подворовывают. С черножопых что взять? Так, ну… у нас тут все сошлось. Значит, я жду твоих идей.
Мила вернулась в кладовку, там же у них была и “комната отдыха”: стол стоял, на нем чайник и микроволновка. Теперь вот еще и Тонин ноут.
Мила вспомнила, как Тоня сказала: “На голову больные”. Может, и права. С другой стороны, вон у самой-то Славик. А у Милы никого. Так был бы малыш, на Вадима похожий… Дура она! Какая же дура! Ему это ничего не надо, у него в жизни все есть. И дочка есть уже, и… Да все у него хорошо! И он даже и не вспоминает. От этой мысли на глаза тут же навернулись слезы обиды. Конечно не вспоминает! И ей надо забыть Лиманского! Мила подвинула к себе ноут и щелкнула мышью, выводя систему из сна — посмотреть еще раз, а потом забыть.
Рабочий день давно закончился, можно было идти домой, а Мила все не могла оторваться от фотографий и видео, от статей, интервью, концертных афиш. Смотрела, читала, уже и не плакала, потому что слез не было. Закончились, наверно.
Стоило увидеть его, и все вспомнилось, встало перед ней с неодолимой силой свидетельствуя — вот оно, настоящее!
Мила думала, что сможет посмотреть и забыть, а вышло, что начала вспоминать все до мельчайших подробностей, взглядов, прикосновений…
Она слушала, что Вадим говорил журналистам. Они задавали ему каверзные вопросы, часто недобрые, еще чаще глупые. А он отвечал. Убежденно, без раздражения, спокойно и уверенно. Он всегда был уверен в своих словах — вот что она поняла, прокручивая ролики с беседами.
Он говорил о музыке, и Мила не всегда понимала, она не так много знала об этом и чувствовала сожаление, но и интерес. Если бы он рядом был, то, наверно, объяснил бы. Так хотелось узнать это от него!
Попался ей и документальный фильм о его жизни, о семье, о родителях, о том, как все начиналось. Фильм был давний, и Вадим там еще молодой, а дочка его маленькая, и жена рядом с ним. Мила почувствовала не ревность, скорее сожаление, что они не встретились раньше. Наверно, могли бы… или нет? Нет… Снова подступили слезы.
А Вадим играл, в фильмах были записи с концертов. И вдруг! Она не могла ошибиться! И с того, на котором они с Тоней были! Да, Санкт-Петербург, большой зал филармонии. Тот самый день…
Вадим перед концертом в гостинной, с ним журналист, и снова вопросы. И его ответ:
— Я живой человек, у меня есть свое текущее настроение, может быть, хорошее, например, день рождения, а надо играть что-то трагическое, ну… я не знаю… третий концерт Рахманинова для фортепиано с оркестром, на мой взгляд, самый трагический из всех существующих в мире, я не преувеличиваю, он реально страшен, если углубиться в осознание этой музыки. И вот я должен найти в себе трагизм Рахманинова, вытащить его на свет, сделать своим. Не уверен, что это полезно для психики, но музыка других вариантов не предлагает. У меня интересный был случай, как раз с третьим концертом, я должен был играть на открытии фестиваля Рахманинова, а в тот день у нас дочь родилась. Пришлось радость срочно переплавлять в трагедию. Но бывает, что совпадает программа и настроение, тогда случаются счастливые вдохновенные моменты. Я бы сказал — божественные.
Мила приостановила запись. Хотела закрыть. Все ж нехорошо, она как будто в щелку подсматривает. Неважно, что запись в свободном доступе. Из-за того, что между Милой и Вадимом была та ночь, все воспринималось иначе.
Но так хотелось узнать о нем больше. Или просто смотреть, слышать его. Узнавать. Какая это была глупость — надеяться забыть Вадима. Никогда она его не забудет. И, наверно, никогда не увидит. Он с такой нежностью говорил — дочь у него родилась, значит, он её любит. А все-таки развелся. Почему? Почему одинок? Такой хороший человек…