Страница 36 из 154
Тоня была совершенной противоположностью Людмиле и все, что та не решала — хоть на работе, хоть дома, — брала на себя. По возрасту Тоня была младше, но в плане коммуникабельности оказалась гораздо способнее, даже её прямолинейность выходила в плюс. Тоня часто защищала и подстраховывала Милу в сложных ситуациях. Людмила была уверена: стоит дать подруге волю, и она найдет Вадима. Но страх показаться навязчивой парализовывал Милу. Теперь, когда она узнала, что Лиманский известная личность, сомнений прибавилось. Скорее всего, первое, что Вадим подумает, это “разыскали, чтобы шантажировать”. А что еще он мог бы предположить? Про такие случаи без конца по телевизору показывают в “Пусть говорят”. Мила бездействовала между надеждами и сомнением, время шло и вот уже его совсем не осталось. Пора было сдавать ключи от номера и ехать на вокзал.
Поезд увозил её все дальше от Петербурга и надежд на встречу с Вадимом. Когда тепловоз дернул вагоны и перрон медленно поплыл назад, Милу кольнула мысль, что теперь все поздно. И ведь не опомнилась, не бросилась к выходу, продолжала сидеть, покоряясь безапелляционности приговора, заключенного в одном слове — “никогда”. А потом всю дорогу размышления шли по замкнутому кругу, начинаясь с “можно было…” и заканчиваясь “ему это не нужно”.
Тоня пыталась разговорить подругу, но Мила отвечала односложно или отмалчивалась. Она не разобрала постель, не пила, не ела. Застыла соляным столбом, безучастная к окружающему, точно как в сквере на скамейке, когда стало очевидно, что телефон потерян.
Тоня оставила попытки отвлечь подругу разговорами и залезла на верхнюю полку — спать. Улеглись и соседи. Мила все сидела и смотрела в черный квадрат окна, в котором иногда мелькали огоньки полустанков.
***
Они вернулись в свою маленькую, всегда до блеска вымытую и будто к приходу гостей прибранную квартирку. Времени раскачиваться не было — на другой день выходить на работу. Тоня вздыхала и жаловалась, а Мила была рада поскорее окунуться в привычный цветочный мир, попытаться забыть свое путешествие в Петербург, забыть неправильную, несвоевременную любовь, на которую у неё не было никакого права.
Казалось бы, покатилась жизнь своим чередом. Только неистребимая тоска поселилась в сердце Милы. Она все грустнела, худела, замыкалась в себе. Стала бледная, чуть ли не прозрачная, как тень самой себя прежней.
Тоня тревожилась не на шутку, гнала Людмилу к врачам, сама шла с ней. Доктора ничего не находили, разве что гемоглобин невысокий, но, учитывая, что пациентка отказывалась от еды, это было объяснимо. Ни рентген, ни анализы не показали никаких отклонений от нормы.
Усомнился только невропатолог, он долго беседовал с Милой, что-то писал в медкарте, недовольно покачивал головой. Потом выписал ворох лекарств. Недешевых, но Тоня купила и пичкала ими подругу. Мила сначала послушно принимала. Улучшения не наступало, зато появились вялость, сонливость, тоска сменилась апатией. Мила теперь подолгу лежала в постели, уже и на работу не хотела. Так прошло недели две, поздняя осень пришла с дождями, ветрами и гриппом. И вот после выходных, наполненных борьбой и уговорами Тони куда-нибудь сходить — хоть в парк, хоть в театр, — и отказами Милы выбираться из дома, в тот самый понедельник Тоня застала Людмилу в слезах. Та сидела в одной ночной рубашке и безутешно рыдала, закрыв лицо руками.
— Мила! Милочка! Что случилось? — Тоня кинулась к ней, села рядом, обхватила за плечи, притянула к себе. — Ну что ты, родная, не надо! Что ж ты так убиваешься? Все из-за него? Из-за Вадима? Я же знаю, хоть ты не говоришь! Ну давай поедем опять в Петербург, найдем его там, пусть скажет, нужна ты ему или нет.
— Нет, Тонечка, не нужна. Ни ему, никому я не нужна! — Сквозь рыдания и всхлипы с трудом можно было разобрать, но Тоня поняла.
— Это как? А мне? Я, значит, не в счет?! — она отстранилась, отодвинула Милу от себя, встряхнула, отвела её руки с лица, посмотрела в упор. — Я, выходит, никто!
— Нет-нет, что ты! Мы же договорились, ты обещала! Да и не потому я, не из-за Вадима, — Мила занервничала и встала, только тут Тоня увидела на простыне алое пятно.
— Ой… ты из-за этого, что ли, ревешь? Подумаешь! Да отстираем, ничего видно не будет.
— Тоня, ты не понимаешь! Я думала… я хотела… надеялась… а-а-а-а-а-а, — Мила упала на кровать, лицом в подушку, и снова принялась рыдать.
До Тони начало доходить
— Ты хотела… ребенка? От Лиманского? То есть вы не предохранялись? Да вы что, совсем на голову больные?! Ты-то чем думала, ну ладно Лиманский твой, козел, ему все равно…
— Не смей! Не смей плохо говорить о нем! — приподнялась и закричала Мила. Она сжала кулаки и ударила подушку, а хотела, наверно, приложить Тоне. — Я тебя сколько раз предупреждала. И просила… не говорить этого! Не мой он, понимаешь ты! Он — не мой!
— Хорошо-хорошо, не твой… — Тоня подняла руки, выставила перед собой вперед ладонями. — Все-все, я больше слова про него не скажу, раз тебе неприятно.
— А если скажешь, то я с тобой вместе жить не стану. Другой угол сниму, из магазина уйду!
— Куда же ты пойдешь?
— Все равно куда. Только чтобы меня никто не доставал Лиманским. Не было его, и точка! Мы не встречались...
Тоня не отвечала, только с укоризненным состраданием смотрела на Людмилу. И та сникла, медленно вытерла слезы, поднялась, потянула с кровати испачканную кровью простыню.
— Понимаешь… я думала, что хоть это у меня останется, а теперь совсем ничего. Ни-че-го… Ну что ж теперь… значит, так... — Она судорожно комкала простыню, но больше не плакала. — А это я отстираю… это ничего...
И пошла в ванную.
Только Тоня была бы не Тоня, если бы так просто смирилась. Через пару дней она невесть откуда прямо на работу притащила старенький ноутбук. Допотопный, но в рабочем состоянии, с интернетом. И радостно заявила Людмиле:
— Нашла я тв… Ой... Нашла этого Лиманского. Он, оказывается, известный такой! Про него столько всего пишут. Но в основном хорошее… И фото есть, и видео, и интервью. И расписание концертов на год вперед. Он даже в Японии играет, представляешь?