Страница 28 из 154
Отец рассказывал, журналист заинтересованно слушал, согласно кивал. Позже к ним присоединился и Захар, он забрал бразды правления беседой в свои руки, разговор приобрел повышенную эмоциональность, вокруг собралась стайка женщин, они слушали Травина и с неприкрытым обожанием поглядывали в сторону Лиманского. Троих Вадим периодически видел на своих концертах и в других городах России, даже за границей. И он в первый раз с благодарностью, а не с раздражением подумал о них. Да, не любил он публичности, избегал интервью, не появлялся на "ковровых дорожках", но никаких причин негативно относиться к тем, кто тратил время и деньги, с учетом переездов и перелетов — немалые, у него не было. В конечном счете, пианист без публики — как закрытый рояль, немой механизм в покое. И вся музыка внутри, так что в ней проку? Он играет, когда слушают. У Лиманского не было в этом дефицита благодаря таким вот женщинам. А он слышал о театральных постановках, где на сцену народа выходило больше, чем собиралось в зрительном зале. Не в столицах, конечно.
А родители... В их рассказах не было тщеславия, лишь радостное удивление, восхищение. Пусть они осуществляли свои мечты, не спрашивая Вадима, но без их поддержки, самоотречения, молчаливого служения главному делу жизни — разве смог бы он подняться, достичь мастерства без их безоговорочной веры? Они верили в него, особенно папа, он жил успехами Вадима. А постарели оба — кольнула в сердце мысль. В бесконечных переездах мало видятся, а при встречах нет времени спокойно, по-семейному побыть с ними...
Размышляя об этом, Лиманский улыбнулся очередной претендентке на автограф и расписался на программке.
***
Он не заметил, как уснул. Музыка звучала в нем, воспоминания соединялись, переплетались, переплавлялись в образы нереального, в вереницы звуков — волшебный фонарь сменяемых картин. Этюды картины Сергея Рахманинова... Второй концерт...
Вадим стремительно несся через Время, отдаваясь Музыке. Единственное спасение было в ней. Любовь, нежность, близость, горячие губы и ласковые руки женщины, которую он найдет однажды, как бы далеко друг от друга они ни оказались сейчас. Да и не так далеко... не на другой планете. Восемь часов на перелет через Атлантику, и дело не в расстоянии. Если бы он знал ответ на главный вопрос: хочет ли Мила быть найденной?
Вернувшись в Россию, он обязательно встретится с ней и спросит, почему она ушла, почему молчит? Вадим не верил, что забыла, он вообще не верил плохому, непостижимым образом чувствуя Милу, он знал, что и она думает о нем. Связь их не прервалась.
***
20 октября 2017 года
Нью-Йорк, Америка. После концерта в Карнеги Холл.
(Записная книжка Вадима Лиманского)
В тот день, когда мы встретились — это было почти месяц назад, — если бы я знал тогда, что не увижу тебя больше, не буду знать, где искать, то изменил бы что-нибудь? Я часто спрашиваю себя об этом и не нахожу ответа.
Была ли ты? Существуешь ли? Или это все сон, музыка, мои видения?
Золотая осень и девушка с волосами цвета льна.
Её образ сопровождал меня с того дня, как я раскрыл ноты и прочел странное название. Мне было двенадцать лет, возможно, слишком рано для такого произведения. Я играл чисто и справлялся технически, но не мог понять, как музыка может быть похожа на человека. Море, лес, поля, ветер, дождь, луна — это я понимал. Другую прелюдию Дебюсси — “Лунный свет” — я любил, а “Девушку с волосами цвета льна” — не знаю… “Девушка” меня пугала и вместе с тем привлекала, я думал о ней по ночам. Она все время ускользала, точно как и в музыке. А я шел за ней, бежал и не мог позвать, потому что не знал имени. Теперь знаю — её зовут Мила.
Сначала она казалась мне какой-то волшебницей, феей. Став старше, я думал, что она похожа на Лорелею. Но нет. Та скорее русалка, моя “Девушка” была земной. Я думал, она живет в лесу, огромные дубы или платаны окружают её дом…
Я скучаю по тебе, хочу говорить с тобой, смотреть в глаза, слышать твой голос. Касаться твоих удивительных волос. Любить тебя.
Ты решила не продолжать нашего общения, не отвечала на звонки, я принял это и не искал. Но забыть не могу.
Лиманский страдал, не безнадежно, не впадал в депрессию, не пил, никак не изменился в том, что касалось работы. Занимался, или выходил на сцену и играл, играл... бесконечно признаваясь в любви, осязая звуками и прикосновениями к клавишам рояля женщину, по которой томились его тело и душа..
В эти несколько месяцев он сделал много записей и сольно, и с оркестрами, в основном музыку Сергея Рахманинова.
Лиманский перестал жить в реальности, все больше уходил в собственный мир, который составляли время в пути и музыка.
Вадим смотрел на города из окон скоростного поезда или автомобиля, а на Океан из иллюминатора самолета, с высоты небес, как вечные странники — перелетные птицы. Он все меньше общался с людьми, с прессой; увидеть Лиманского можно было только на сцене, остальное свободное от переездов и концертов время он проводил за роялем. Техника его стала мистической, ничего невозможно, никаких усилий, только выражение чувств. Его слушатели приходили в экстаз, испытывали потрясение, рыдали; для сотен людей он стал зависимостью, тем, без чего невозможно дышать. Может быть, потому, что Вадим перестал подчинять инструмент себе, смыслом исполнения стало не владеть, но отдавать.
Для него же самого все, что он делал, приобрело единственный смысл и цель — это было стремлением домой, в Россию. Может быть, поэтому Сергей Рахманинов полноправно царил созвучиями и мелодиями в душе Лиманского, разрывал её на части тоской по родине и любимой женщине.