Страница 137 из 154
Мила осталась в комнате одна. Наверно, сюда не принято было заходить гостям.
Она еще раз осмотрелась. Простая обстановка, можно сказать, что тут засилье экспонатов, подтверждающих гениальность Вадика. Столько лишних вещей пыль собирают. Наверно, родителям так надо. Мила закрыла альбом, отложила в сторону, села на диван, чем-то он напомнил ей тот, что стоит у Мараджанова. Вот бы остаться в филармонии, не уезжать. Познакомились бы с родителями Вадима потом.
Мила совсем не так представляла эту встречу. Что мама Вадика не очень довольна — было ясно еще днем, когда она звонила. Обиделась за фрак. Но зачем же было звать первую жену? Некрасиво даже. Мила нахмурилась, но тут же одернула себя, по такому сценарию если начать развивать отношения, то к хорошему не прийти. Надо гасить неприязнь. Как можно сердиться на маму Вадика, ведь он ее любит! Может, она как лучше хотела, сразу показать Милу всем, чтобы полная ясность была. Как-нибудь утрясется, посидят немного, и домой. Надо это перетерпеть. Тем более гостей много, в общей массе даже лучше, чем они бы с Вадиком на обед пришли.
Мила снова стала смотреть фотографии. Какой он был — уже и тогда красивый и немного отстраненный. Даже ребенком. Ей снова стало жаль его, и ничего не значит, что мужчины считают жалость к себе постыдным. А принимать ее — проявлением слабости. Может, и Вадик так думает, но он нуждается в жалости. На большинстве фотографий у него грустные глаза. А сейчас? Миле захотелось прямо сейчас пойти и заглянуть. Утром были счастливые! И после концерта...
Нельзя, он с мамой разговаривает. Конечно, не передаст о чем. Скорее всего, о плохом. А может, зря мысли эти? Говорят Вадим и Надежда Дмитриевна о своем, остальное — домыслы…
Мила и представить не могла, что же на самом деле творилось за дверью спальни. Вадим хоть и был участником разговора, но тоже много нового узнал. Странный вышел праздник.
Сначала мама только извинялась, и от этого Лиманский чувствовал себя... Здесь подошло бы слово, которым лаконично умел выразить состояние Семен. Иначе и не скажешь, но Вадим таких не употреблял, разве что про себя и то редко. Он слушал, не перебивал. Понимал: это надо в первую очередь маме — высказаться, выговориться.
Надежда Дмитриевна сидела на кровати, Вадим стоял у окна и смотрел во двор. Не колодец, но пространство замкнутое, скучно-серое. Невольно вспомнился панорамный вид из окон квартиры в Белой башне, огни на дамбе. Невыносимо захотелось туда, домой. Но нельзя было даже намекнуть на это маме. Лиманский знал — начнутся слезы и новые оправдания. Она всегда оправдывалась, вечно считала себя виноватой, что недостаточно сделала. Дальше шел перечень проступков — от самых малых до глобальных. Не пустила гулять в день рождения, не купила набор для резьбы по дереву, не отправила в лагерь, не защитила от амбиций отца…
Но это все прежнее, сейчас маму волновал приход Инны.
— Ты понимаешь, Вадик, я не знала! Мне бы в голову не пришло сводить их — Инну и твою новую… и Людмилу. Это недостойно, неприлично. Но Инночка пришла с Ирой и Костей, я же не могла их прогнать.
— Надо было хотя бы меня предупредить, — не выдержал и все-таки упрекнул Вадим.
Надежда Дмитриевна тут же заплакала. И сбивчиво, сквозь слезы:
— Но ты бы тогда не приехал, я же знаю! Ни за что не приехал бы. А завтра улетишь…
Она закрыла лицо руками, плечи поникли. Лиманский тут же подошел, сел рядом, обнял. Мать уткнулась лицом ему в грудь и расплакалась еще горше.
— Ну-ну, что ты, мама! Зачем ты? Ничего страшного, мы же цивилизованные люди, не алкаши из коммуналки. Разберемся.
— Праздник только испортила всем! Захар говорит концерт был чудесный, а тут это… А я не пошла, кур дурацких жарила...
Вадим гладил ее по голове и жалел. Собственная обида, раздражение отошли на второй план. Подумал, что ведь правда не поехал бы, если бы знал, что Инна тут, и не повидался бы с мамой. А она все ждет, ждет. Ездить к нему куда-то навстречу ей тяжело, так и не видят друг друга по полгода. Только телефон да скайп. Это не замена, по скайпу не обнимешь.
— Ничего, я после Канады прилечу еще, в Москве буду играть, может, приедешь.
— Вадик, — Надежда Дмитриевна сделала над собой усилие, перестала плакать, разом обеими руками вытерла щеки, поправила волосы, — я должна с тобой поговорить. Никто не решается, придется мне.
— О чем же? — Вадим отпустил ее. По тону понял, что разговор не о музыке пойдет.
— Не новогодняя тема, но что поделаешь. Инна сама не сочла возможным, а Ирочка боится. Поэтому придется мне, — повторила она.
— Да что случилось? — Лиманский напрягся в ожидании. Он понимал, что это о жене и дочке, но то, что услышал, в голове укладывалось с трудом.
Лиманский давно уже не питал иллюзий на предмет своего бывшего брака и отношений с Инной. Нет, он ни в чем не мог бы ее обвинить, да и не стал бы, скорее себя. Не получилось, не срослось. На самом деле никто не виноват. Теперь, руководствуясь опытом прожитых лет и знанием того, какая у него получается жизнь, Вадим поступил бы иначе, в двадцать лет он не знал ничего, кроме волнения чувств. Они могли бы стать любовью, если бы больше времени удавалось проводить с Инной. Или если бы она соглашалась чаще ездить с ним. Но Инна не любила переезды, чужие дома, номера гостиниц, даже самые комфортабельные. Она говорила, что в прошлой жизни, наверно, была кошкой и потому так привязана к дому. Инна хорошая мать, это отрицать нельзя, Вадим всегда был благодарен ей.Но это не любовь! Благодарен… она жила с ним, воспитывала дочь. Маленькая Инна не узнавала, пугалась, когда Вадим приезжал после многомесячного отсутствия. Теперь-то знает, а все равно боится — вон, мама сказала. Что же там такое?
— Понимаешь, Вадик… ты только не сердись и не ругай ее. — Мама все расправляла на коленях платье, «обирала» себя. Вадим знал — это признак крайнего волнения, и болезненно реагировал на него. Ну почему ж именно сегодня, когда он пришел к ней с такой радостью?!