Страница 123 из 154
Не дожидаясь, когда позовут, он вышел в коридор. Эрнст Анатольевич уже был там, приветливо взглянул, ничего не сказал. Он прислушивался к голосу ведущей.
«Моцарт. Концерт номер двадцать ре минор. Дирижирует…»
Неизменная Роза Переславская — Мараджанова представляла только она. Дошла очередь и до Вадима.
«Солист — народный артист России Вадим Лиманский».
— Вперед, — сказал Мараджанов и подал знак раздвинуть полог.
Красная бархатная завеса разошлась на две стороны с характерным шуршанием и позваниванием колечек о шнур.
Привычное сияние люстр и плеск аплодисментов.
Лиманский прошел мимо контрабасов, приветствовал концертмейстеров виолончелей и скрипок. Сел за инструмент, подкрутил банкетку. Зал притих в ожидании. Вадим хотел найти глазами Милу, перед его вступлением было еще долгое оркестровое. Но до ложи слишком далеко, Лиманский не так хорошо видел вдаль.
Мараджанов поднял руки, музыканты сосредоточили внимание на красноречивых пальцах дирижера. Все как всегда, но…
Вадима будто в грудь толкнуло волной звука. Это неуловимое начало, вступление, вздох струнных родился из тишины, объемный низкий голос контрабасов и виолончелей, биение сердца мелодии и строгий вопрос! Моцарт вопрошал Вадима, призывал к ответу. Он укорял. Ставил перед лицом Лиманского его вину. «Как ты мог? Как смел ты в мыслях своих изменить тем, которые сейчас в едином желании согласия совершают чудо! Нет тебе пощады и оправдания!»
Моцарт скорбел о Лиманском, как Бог об изгнанном из Рая Адаме.
Вадим ответил несмелой мольбой, всю тоску и растерянность вкладывая в звуки. Он пытался рассказать о своей любви и желании соединить ее с любовью к неумолимому божеству, которому служил. В паузе Лиманский перехватил взгляд Эрнста. Скорее восхищенный, чем удивленный.
Бог ответил. Он не желал слышать, а Вадим не соглашался подчиниться. И мольбы его становились все горячее. Рояль то перекликался с гобоем пьяно, то возвышался до форте, перекрывая тутти оркестра. Так они спорили до первой каденции. Всю боль и отчаяние и невозможность выбора вложил Лиманский в арпеджио и трели. И в минор, что прозвучал так отчаянно безнадежно. Мольба от едва слышного шепота дошла до исступленной. Он стучал в неумолимость Бога, как в закрытую дверь. Мараджанов не давал надежды. Последние аккорды коды упали тяжким «Нет, нет…»
И тогда зазвучала вторая часть. Вера в милосердие. Вадиму некого было больше просить, и он обращался к тому, кто стоял превыше Бога — к Моцарту.
И был услышан! Оркестр пошел за роялем, мелодия повторялась снова и снова. Казалось, согласие достигнуто. Или это обман, и Вадима уводят в сторону от его любви? И снова волнение, спор, просьбы. Борьба. Попытка объяснить, что жизнь в Раю невозможна без Милы!
Нет, его не услышали. Значит, борьба!
Третья часть полетела вперед стремительным аллегро, и чудо совершилось. Моцарт встал на сторону Вадима, теперь рояль и оркестр говорили об одном, они не спорили больше, но стремились к одной цели. К любви и свету. И вот уже мажор проглянул сквозь минор, как солнце из тучи. Вторая каденция — выбор человека между Раем и Любовью. И ответ Моцарта — иди и будь счастлив! Иди, я освобождаю тебя!
И молчание потрясенного зала, которое взорвалось овацией.
Встав из-за инструмента, Вадим понял, что играл себя не помня, что начало третьей части было непозволительно быстрым, на репетиции они договаривались с дирижером совершенно о другом. Почему же тогда музыканты радостно стучат по пюпитрам смычками? И лица у первых скрипачей счастливые. Ведь он все испортил…
Мараджанов спустился с подиума, обнял Лиманского, вывел на авансцену. Только тут Вадим вспомнил, что надо поблагодарить концертмейстеров, раскланяться. И он снова обернулся к ложе, с авансцены увидел Милу и чуть не пошел к ней, но вовремя спохватился, что уходить надо в другую сторону, снова мимо первых скрипок и виолончелей.
Лиманский ушел за сцену вместе с Мараджановым, вышел на второй поклон вместе с ним, потом в третий раз один. Из партера женщины протягивали цветы, Вадим принимал их и снова кланялся. А оркестр все сидел на своих местах. Лиманский не понес цветы за сцену, положил на край рояля, как делал обычно. Сел играть бис. После такой овации надо было исполнить что-то виртуозное.
Почему он начал «Метель» Листа — Вадим сказать не мог. Руки сами легли на клавиатуру и сами заиграли то, что рвалось из души на волю, к свету и счастью.
Мелодия, исполненная все той же просьбы к Богу, но еще более отчаянной, мятежной и человеческой, вознеслась к белым сводам и хрустальному сиянию люстр. И снова овации, поклоны…
Концерт не был сольным, и по негласному регламенту Лиманскому полагался один бис, чтобы не держать оркестр. Вадим собрал цветы, ушел за сцену. Но аплодисменты не стихали.
— Еще, еще на поклон, пожалуйста! Изумительный Лист, просто невероятный! — сказал Эрнст, он, оказывается, тоже слушал Лиманского. — Сыграйте еще, порадуйте мне душу. Да и не отпустят они без второго биса.
Вадим снова вышел на авансцену, посмотрел в бельэтаж и замер — Милы в ложе не было.