Дорога в жизнь (Дорога в жизнь - 1)

- А я его недавно видел.

Я роняю лопату:

- Где?!

Он пристально смотрит на меня:

- Вот видите, я же говорил... Я пошутил, Семен Афанасьевич, нигде я его не видел.

Мне досадно, что я так вскинулся, досадно, что бросил лопату.

- Шабаш, - говорю я Сергею и Павлуше, когда они возвращаются с пустыми носилками. - Мойте руки - и обедать!

...Глаза Репина провожают меня неотступно. Куда бы я ни пошел, что бы ни делал, я чувствую на себе его взгляд. Смотрит - и думает, примеривает, решает: уйти или остаться? Остаться или уйти? Уйти мешает самолюбие. Мешает, пожалуй, интерес к тому, что здесь делается. И еще: он хочет, чтоб я думал о нем хорошо. Ему это нужно. Не знаю зачем, но знаю: нужно.

Однажды он встретил меня на полдороге от станции, когда я возвращался из Ленинграда.

- Ты что здесь делаешь?

- Вас встречаю.

- Тебя отпустил дежурный командир?

- Сегодня Колышкин дежурит.

Это означало: не у Колышкина же мне спрашиваться.

- Ну, пошли.

- Давайте ваш портфель.

- Мне не тяжело. А вот этот сверток, пожалуй, возьми. Только осторожно, не изомни - здесь листы ватмана для газеты.

Шагаем. Деревья шумят на ветру. Видно, к ночи будет дождь.

- Я давно хотел вас спросить: вы очень рассердились, когда я при пионерах предложил спеть "Позабыт-позаброшен"?

- Рассердился? Нет. Чего ж тут было сердиться? Всем известно, что у нас дом, где живут бывшие беспризорные. А у беспризорных любимая песня "Позабыт-позаброшен". Я не рассердился, а... как бы тебе сказать... Бывает, что человек, сам того не желая, скажет о себе такое, чего и не собирался говорить. Вот я и узнал о тебе в тот раз кое-что новое, узнал больше, чем знал прежде.

- Плохое?

- Узнал, что сидит в тебе человек, которому невесело, когда другим хорошо. Человек, который любит испортить другим настроение, нарушить добрый час.

- А зачем Король, когда уходил из детдома, взял горн? - без паузы сказал он, словно это было прямым ответом мне.

Я чуть было не остановился, но пересилил себя.

- Ты и в самом деле веришь, что Король взял горн? - спросил я ровным голосом.

- А вы разве думаете иначе?

- Убежден.

- Куда же тогда девался горн? Не улетел он, в самом-то деле!

- Не знаю. Не знаю, что именно с ним случилось, но знаю - Королев его взять не мог.

- Вы думаете, он никогда не воровал?

- Я над этим не думал и думать не хочу. Мне неинтересно, что и как было в жизни Короля до того, как я его узнал. А узнал я его в марте. Он помог всем нам, когда здесь было очень трудно и очень плохо. Помог не раздумывая, не приценяясь, от всего сердца.

- А почему он ушел?

- Может быть, потому, что маленькая, мелкая обида оказалась для него важнее большого, настоящего дела.

- Значит, он тоже приценялся.

- Почему "тоже"? Кого еще ты имеешь в виду?

- Никого. Я так.

А вот и дождь. Он зарядил раньше, чем я думал, - мелкий, скучный дождик. Но Андрей не позволил себе ни поежиться, ни прибавить шагу. Он только молча на ходу стянул с себя рубашку и завернул в нее трубку ватманской бумаги. Ладно, будем делать вид, что ничего не произошло. Чувствуя, как за шиворот пробираются первые холодные струи, я спокойно продолжаю разговор:

- Так? Ну вот. А может быть, он ушел сгоряча и сейчас жалеет об этом. И самолюбие мешает ему вернуться.

- Вы так думаете?

- Да. Я так думаю.

- А я думаю - он ушел потому, что свобода для человека самое главное.

- Да, это ты мне уже изложил - правда, шифром. Свобода воровать, играть в карты, приносить несчастье людям и самому себе? Это, по-твоему, свобода?

- Свобода - это значит человек сам себе хозяин! - бледнея, горячо, как продуманное и заветное, сказал Андрей.

- Ты, я вижу, Джека Лондона начитался. Так вот что я тебе скажу: эту свободу я испытал. Я прошел путь еще похуже и позапутанней, чем многие из вас. Я знал эту твою свободу - и ни за что, слышишь, ни за что не возвратился бы к ней. Это свобода животного, свобода зверя, а не разумного существа. Я имею право так говорить. Понял?

Он не ответил. Мы молча дошли до нашей Березовой поляны.

26. СЕМЬЯ ЕКАТЕРИНЫ ИВАНОВНЫ

Приглядываюсь к Екатерине Ивановне. Все больше она мне по душе.

Чехов говорил: "Уметь любить - значит все уметь". Екатерина Ивановна все умеет, и ей ни с одним из ребят не трудно, потому что она любит.

Любовь и дружба - это не бессчетные объятия, поцелуи и нежные слова. Дружба - в доверии, в уважении к человеку. Вот Антон Семенович нам доверял по-настоящему. И не в том дело, что он доверил вчерашнему головорезу сначала пятьсот рублей, а потом две тысячи. Нет, главное - тебе доверяли болеть и отвечать за общие цели, общие наши дела.

Екатерина Ивановна не знала Антона Семеновича, никогда не видела его, но поступала она так же, и это было очень важно для меня. Ведь до сих пор я знал только один педагогический коллектив - тот, что был в колонии Горького, а потом в коммуне Дзержинского. Теперь я встретился с новыми людьми, новыми учителями и видел - они различны, несхожи их характеры, но в отношении их к детям есть одно главное, общее - уважение, доверие и твердая вера: в каждом есть свое зерно. Не видишь сразу - ищи.

- Помните, Семен Афанасьевич, - сказала мне Екатерина Ивановна, - у Горького Васька Пепел говорит: "Все, всегда говорили мне: вор Васька, воров сын Васька... я, может быть, со зла вор-то... оттого я вор, что другим именем никто, никогда не догадался назвать меня"... Это очень верно! Нельзя человеку привыкать к тому, что он плох. Стоит ему в этом утвердиться - все пропало.

Я мало знал о жизни Екатерины Ивановны и стеснялся расспрашивать. Но вот однажды к нам во двор зашел человек лет под сорок, с рюкзаком за плечами. Я как раз был во дворе с группой старших ребят. Мы невольно прекратили разговор и вопросительно смотрели на незнакомца. Лицо обветренное, брови выгорели, рюкзак - тоже. Одежда и сапоги запылены, и кажется - он пришел издалека, пыль на нем не только та, что пристала по пути от станции к нашему дому, - пыль многих дорог.

- Я брат Екатерины Ивановны Артемьевой, - сказал, подойдя, этот человек. - Нельзя ли повидать ее?

- Отчего же нельзя! Можно.

Тотчас кто-то слетал за Екатериной Ивановной. Мы смотрели, как она идет по двору, торопливо, все ускоряя шаг, еще издали жадно и радостно вглядываясь в лицо брата. Он пошел ей навстречу. Она была ему по плечо, и он низко наклонился, обнимая ее.