Страница 8 из 111
Глава 4
Зана не успела продрать глаза, как ее руки уже сами собой укладывали в узел скудный скарб. Пара штопаных льняных рубах, теплые чуни, безрукавка на меху и ворох тряпья, годного только на исподние юбки. У матери вещей было и того меньше – ограничилась рубахами и невесть откуда взявшимися штанами – гладкими, тонкими. Зана провела ладонью по холодной ткани и поняла – кожа, да не простая а… А? Мысль дальше не шла, словно наткнулась на стену. Так случалось, но когда и почему – этого Зана тоже не могла припомнить.
Стряхивая дрёму со слипающихся век, она повернулась к матери. «И вовсе она не старая», - почему-то пронеслось в голове вместо более привычного в таких случаях «куда теперь». Мать словно услышала – улыбнулась, провела по волосам казавшейся раньше истертой ладонью. Зана проморгалась, незаметно ущипнула себя за руку для верности – не спит! Вот когда страх навалился, прижал к лежанке, да горло заткнул сухотой. Так то и не мама вовсе!
- Чего трепыхаешься? – усмехнулась та, ставшая молодой. – Вещи собрала? И ладно, а теперь сиди, чтобы ни звука мне! Как все кончится, уйдем подальше. А куда – того тебе и ветер не скажет.
Лукаво блеснув молодыми зубами, она выскользнула из палатки. Зана так и сидела, словно истукан, приклеившись ладонью к кожаным штанам. И не было уже прежнего страха, не было удивления – всё когда-то было так же, как сейчас. Только были другие люди, другие имена у них. Дрёма навалилась с новой силой, утаскивая Зану от размышлений. Уже проваливаясь в сон, как была – сидя, Зана вдруг поняла, что и не мать сейчас стояла у пустого медного котелка, оправляя волосы, а она сама. Да-да! Это Зана сейчас подводила брови углем, оправляла лучшую свою рубаху с умелой материнской вышивкой на груди, на которую глядючи завидовали местные умелицы. Это она сама сейчас вынырнула из-под полога, чтобы, заливаясь озорным смехом, встать в ряд с другими девушками, поиграть плечом перед молодыми парнями. А та, что оставалась в палатке и не Зана вовсе, а так – тень бесплотная, гарь болотная, и не видел никто, и не услышит, и не вспомнит…
Зана спала, а в стоянке творилось что-то уже совсем невообразимое: все от стара до мала бросились в пляс. Улыбаясь и смеясь шире и натужнее обычного, мужчины, забыв о приличиях, хватали каких ни попадя женщин и молодух, тянули к костру. Вот парни, расцепив ряды, выбрасывали коленца перед недоуменно поводившими плечами женщинами, застанными врасплох неудержным весельем с кувшинами, прижатыми к круглым бокам. Еще немного, и под напором безумной тряски вода расплескалась по сторонам. И вот уже, тряся сырыми рукавами, сходится и расходится ребятня в длинных рубашках с обрезанными рукавами, доставшихся от родителей, и трое стариков и одна причмокивавшая беззубым ртом старуха. Дородный Прост уцепился в стряпуху Лакну, едва успевая отдуваться, притоптывал и делал некое подобие приседаний.
Огонь взмывал в небо алыми языками, словно заведенные гудели, дудели и стучали в обтянутые рыбьей кожей барабаны умелые парни. Казалось, даже звезды пустились в пляс, небо кружилось над головой, ухалось вниз, грозя раздавить, и тут же подпрыгивало обратно. Вышедший на шум Хром так и встал столбом, не успев соскочить с приступка. Наконец, обведя плясунов взглядом, он остановился на Зане. Только не той, которая белесой тенью дремала в своей палатке. И то, что он увидел в этой другой Зане ему ой как не понравилось! Сведя гневно брови, он открыл рот и... Сам бросился в безумство пляса. Так и шел, притоптывая и приседая, с открытым ртом, пока не добрался до Заны, а как добрался, ухватил ее за бока, да принялся подбрасывать, да кружить. А та только смеялась – безудержно и скрипуче, словно замшелая старуха.
И только Путята, озадаченно расчесывая затылок, не мог взять в толк, что происходит? Пораскинул мозгами, да и решил, что нужно поскорее скрыться подальше. Не приведи боги, тоже ухватишь кого ни на есть, да примешься дергаться, как заводной. А ему, Путяте, это никак нельзя – в спине стреляет, да и в боку колет. Он попятился, сдерживая приплясывавшие ноги и бормоча под нос.
- Ну и дела! А этот гусь тоже хорош! Сплавь, говорит, Занку замуж! А сам в нее впился, как бесстыдник! Сразу бы сказал, что девка понравилась – никто бы не оговорил.
Так Путята и скрылся. Только он, мерно посапывавшие в люльках младенцы, да призрак той настоящей Заны и минули внезапного безумия.
Позади еще слышался хохот и музыка. Зана ежилась, то и дело пытаясь согреть дыханием озябшие ладони. Мать шла впереди. Молча, сосредоточенно сопя и переставляя кривую клюку. Шли споро, а куда торопились – то для Заны было неведомо. Зато вспомнилось, как они уже не раз подобным образом перебирались от одного края земли к другому. Где только не были – и в столице, и в земле, где льды не таяли совсем, и в горах, и под горой, и в озерных равнинах. Даже там, где люди были тонкие, как струны и такие же величавые, как правители древности на портретах в замке Верховного короля. Сейчас такие воспоминания Зану ничуть не удивляли. Чутье подсказывало, что все шло, как и должно.
Ночь смотрела в спину неприветливым голодным взглядом. Какие звери хозяйничали в гномьей степи под бледным лунным оком? Зана слышала про местных волков – некрупных и облезлых, с проваленными боками и куцыми пучками хвостов. Зато зубы у этих тварей, по слухам, даже кости перемалывали в труху. Только мысли эти страха не нагнали, чуяла Зана – не тронет их никто. Скрыты они были и от живых и от мертвых, а откуда она это знала – важно ли, если можно идти в полумраке, никого не боясь?