Миражи

— Теперь уже отцвели, — вздохнула Вероника.

— Да, но будет новое лето, приедете еще и увидите их.

— Правда? — она спросила так, будто от Виктора зависело исполнится это или нет.

Он ответил не сразу, смотрел на нее и хотел увести из печальных воспоминаний Марии Федоровны, которые все еще витали здесь, среди множества вещей, принадлежащих вдовствующей императрице.

— Я надеюсь…

Ника ждала, что он еще скажет, но в анфиладу вошла группа туристов и монотонный голос женщины-экскурсовода уничтожил все очарование момента.

— Идемте лучше посмотрим картинную галерею и третий этаж, там по-настоящему жилые комнаты, — предложил Виктор.

— Да, я люблю картины, у меня мама увлекается и хорошо разбирается.

— Я тоже люблю, но на уровне нравится — не нравится, понимаю в этом мало, могу сказать только что мое, а что нет.

— И что нет?

— Купание красного коня, например, — засмеялся он, — не понимаю этого.

Вероника только головой покачала. Опять шутит? Или…

Посмотрела на Виктора, да куда там, не понять, на вид серьезен, а глаза такие странные, Ника боялась даже мысленно произнести — счастливые, но было именно так. Конечно не потому, что она рядом, это невозможно. Тогда… Неужели Павловск настолько важен? И Виктор разделил это с ней.

Они без всяких сожалений покинули экспозицию личных покоев, поднялись на второй этаж, посмотрели картины, но больше необычайной красоты плафон. Потолок превращал светлый, вытянутый в длину циркульный зал в особое пространство, открытое небу, но снова органично, без помпезности. Дворец и в сияющем великолепии императорской резиденции все равно оставался “домашним”, может быть потому, что в убранстве было так много дерева, или по другой необъяснимой причине.

Он был наполнен живым временем, которое звучало в мелодичном перезвоне многочисленных часов. Напольные, каминные, настенные, большие и малые — они шли, шли, отмеряли секунды, минуты, годы… И где-то в далеком “тогда” отражалось то, что было теперь. Бесконечный зеркальный коридор Времени показывал других Нику и Виктора, которые уже были и еще будут, повторяя пройденное. Они видели себя, как в театре, со стороны, в удивительных декорациях Павловска. Парадные залы сменялись один за другим. Но вот все они пройдены. “Ваше время истекло, кончайте разговор” — вспомнила она любимый фильм детства.

Ника была потрясена, наполнена впечатлениями и новым чувством, неужели возможно еще что-то? Но Виктор повел ее за собой наверх.

Лестница на третий этаж поскрипывала под ногами, простые перила, крашеные деревянные ступени, небольшие пролеты, не было похоже, что это музей, скорее дом. Гостеприимный, теплый. И он как будто всегда ждал их.

На третьем этаже потолки низкие, как в обычных жилых комнатах. Если бы не шнуры, натянутые между стоек в качестве заграждения, можно было подумать, что это не выставка “истории дворянского быта”, как гласил буклет, а кабинеты и гостинные ненадолго оставленные хозяевами. Сейчас они вернутся, рассядутся по привычным местам и продолжат прерванный разговор.

— Смотрите, какой уголок за ширмой, — воскликнула Вероника, — ковер и кресла. Прелесть какая! И рояль…

Она хотела посмотреть ближе, неосторожно пересекла запретную черту, коснулась шнура, и тут же запищала сигнализация. Вероника от неожиданности вздрогнула и отпрянула, она искала защиты у Виктора. Прежде, чем подумать, что он делает, Вяземский обнял ее, прижал к себе. Так они стояли несколько мгновений, и в это самое время зазвонили часы. Одни, другие, третьи — по всей анфиладе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Виктор не хотел отпускать ее из рук. То, что происходило было правильно и предопределено, натянулась и задрожала внутри невидимая струна. Прикосновения его были осторожными и нежными. И искрой пробило Виктора сознание, что это Она, все встречи до нее случайны. Но тут же отозвалось болью и страхом прежнее знание, он уже сейчас предугадывал, как тяжело будет потерять ее, расстаться. И не было сил разомкнуть руки, сделать шаг в сторону. Он обнял Нику теснее и почувствовал не телом, всем собой, как она прильнула. Доверчиво и жадно, точно также стремясь удержать его. Здесь, сейчас, в волшебном пространстве дворца это было возможно.

Глава 16

Часы отзвенели по залам и затихли. Все они показывали разное время, и ни одни — настоящее.

— Ну что вы, Ника, это только видеонаблюдение нас поймало. Сейчас посвистит и замолкнет, — наклонился к ее уху Виктор и закрыл глаза.

Сейчас он отпустит…сейчас…

К ним уже шла из соседнего зала старушка, охранница зала. Вид у нее был по королевски чопорный и сердитый.

— Молодые люди, экспонаты смотрим на расстоянии, за барьеры не заходить! И поторопитесь с осмотром, через полчаса мы закрываем.

“Значит, половина шестого вечера” — подумал Вяземский.

— Извините, мы нечаянно задели, Скажите, пожалуйста, а рояль в рабочем состоянии? На нем играть можно?

— Нет, рояль не настраивали очень давно, а концерты у нас в греческом зале.

— В греческом зале, в греческом зале, — процитировал Вяземский и почувствовал, как Вероника беззвучно смеется уткнувшись в его грудь. — Вы тоже Райкина вспомнили? — спросил он.

— Да, папа его обожает!

Она не смущалась… по неопытности, или… провидя главное, правильность всего, неизбежность их встречи?

Нехотя, с большим сожалением, Виктор отпустил ее.

Страх лишь коснулся его чувств темным крылом и отлетел, истаял. Сейчас Виктор прислушивался к другому, главному, что совершалось между ними.

— Пойдемте в парк, Ника, вы хотели взглянуть на собственный садик императрицы, а его закроют вместе с музеем, но в парке можно гулять допоздна.

Ника следила за Виктором, про себя она свободно называла его по имени и ощущала гораздо ближе, чем он позволял себе это. Неожиданно взрослым женским чутьем провидела она в подробных рассказах о Павловске, пусть интересных и живых, стремление укрыться от того, что происходило между ними. Он говорил, чтобы не молчать, не смотреть, не касаться — а хотел-то именно этого! И она тоже. Но нельзя было, и потому Ника только слушала голос. Красивый…

И не только голос ей нравился! Статный уверенный в себе мужчина. Не мальчик, взрослый, густые волосы уже с седыми прядями, черты лица благородные, но не жесткие. Глаза серые, как воды залива в пасмурную погоду. А губы добрые. Улыбка ласковая. Только редко улыбается, чаще хмурится, тогда глубокая морщина залегает между бровей. Руки красивые…А выправка как у папы — армейская. Наверно спортом занимался много. Ника поняла, что бессовестно разглядывает Виктора, а он стоит и ждет, даже не противится этому. Но ведь понимает!

Ей стало неловко и она опустила голову, стала смотреть под ноги — на дорожку. Но долго так не выдержала и снова обернулась к Вяземскому. Улыбнулась, засмеялась, поймала его ответную улыбку и почувствовала себябеспричинно счастливой. Просто потому, что этот человек сейчас рядом!

В парке было еще светло, длинные вечерние тени ложились косыми темными полосами на газоны и дорожки. Сухая золотистая листва шуршала под ногами. И хотелось идти, идти… не нарушая пугливой тишины.

Парк оказался огромным! Ника не видела ничего подобного: старые могучие деревья, плавные изгибы реки, быстрины на перекатах, мосты, павильоны, скульптуры.

Вероника думала, что Виктор и о них расскажет, но он молчал. А взгляд его все теплел, и печальная улыбка часто трогала губы.

Ника шла рядом с ним, все дальше углубляясь в осенний мир парка. От центральной аллеи они забрали влево, посмотрели с высоты дворцового холма на Славянку и вернулись к собственному садику. Кое-где на клумбах еще пестрели осенние цветы, но в основном покачивались коробочки с семенами, а рядом торчали таблички с латинскими названиями растений. Листья с кустарников осыпались, “собственный садик” выглядел взъерошенным.