Зарема

Потом  Кондратий и бурчать перестал, устал, видно, не на шутку.

- Плевать на интенданта, Кондратий, - вслух объявил свое решение Саша. - Босиком, так босиком. Я снимаю.

Саша снял сапоги под водой, не беспокоясь об их дальнейшей судьбе. Пока снимал, слева послышалось что-то вроде «Проща-ай». Он обернулся и увидел, что Кондратия нигде нет. Волны вздымались и падали, а Кондратия не было. Грудь обручем перехватила неодолимая жалость и боль почти физическая. Ни нырнуть, чтобы попытаться спасти Кондратия, ни позвать на помощь он не мог, потому что у самого не осталось сил, а помочь было некому, поэтому выход был один – смириться. Но как же это тяжело! Еще один  хороший  товарищ отдал свою жизнь, защищая Родину от фашистов, да хорошо еще, что в наступлении, достойно, а не так, как бывало в начале войны, когда вооруженных деревянными ружьями, необстрелянных новобранцев гнали в атаку не только командиры, но и заслоны специальных войск, у которых-то было оружие и стреляло оно надежно в тех, кто упал, чтобы легко раненые не попали в плен к немцам. Историю своего спасения в такой ситуации рассказал Саше знакомый кабардинец – маленький и тихий паренек.

- Гнали нас в атаку совершенно бессмысленную, явно было видно, что победить или хоть потеснить немцев мы не сможем, потому что у нас было одно ружье на пятерых, а у остальных оружие деревянное. Мы должны были бежать со своими игрушками, кричать погромче и ждать, когда вооруженного настоящим ружьем солдата убьют, чтобы подхватить освободившееся оружие и бежать дальше. Много в нашей стране людей, их никто никогда не берег. После той атаки все были ранены или убиты, только и разница, что одни спереди немцами, а другие – сзади своими. Упал и я, обливась  кровью. Кровь заливала глаза, но оказалось, что ранен я довольно легко – в переносицу. Не успел толком очухаться, слышу, стонет кто-то в воронке от бомбы, на помощь зовет. Подполз к нему. Оказалось – офицер тяжело ранен. Перевязал его, но вижу – не жилец. Вскоре он затих, дышать перестал. Вдруг слышу – выстрелы. Понял – отстреливают раненых. Залез под офицера, лежу – не шелохнусь, а когда подошли и дыханье затаил. Но они  выстрелили в офицера. Рана зажила, но теперь спина постоянно болит.

Этот  рассказ  потряс Сашу,  когда он его услышал, но он вспоминал его каждый раз, когда рядом гибли товарищи, если было для этих раздумий время. Сейчас время было, Саша уже не мог больше плыть, силы иссякли, и он просто старался удержаться на поверхности, не утонуть. До берега было еще невообразимо далеко.

Саше казалось, что мысли его переохладились, как и он сам, потому что уж очень медленно шевелились в его мозгу. Вспомнилось почему-то детство, ему лет шесть, начало лета, Кума несется полная до краев, залила все низины и вот-вот перехлестнет через высоченные кручи. Тогда она зальет все подступы и ограды, весь стадион и колхозный сад, и пахоту, и виноградники.

Саша, будучи своевольным мальчонкой, улучив минутку, когда родители выпустили его из вида, сбежал посмотреть на взбунтовавшуюся реку. Вода в ней неслась, как угорелая, и была черной от размытого по дороге русла. С собой Саша захватил четырехлетнего мальчугана с их улицы, и этот пацан вздумал ногой показать Саше плывущую в реке палку с утолщением посередине, потому что точно такая же палка была нарисована плывущей в пруду на переднем плане репродукции картины художника Поленова «Заросший пруд», которая висела в их доме. На картине у пруда сидела девушка в белом платье и девушка эта очень нравилась мальчугану. Саше понятен был порыв мальчишки показать старшему другу такую же замечательную палку, как на картине, но непонятно было, почему он показал на нее не рукой , а ногой, на которой был надет новый сандалик, купленный, конечно, на вырост. Этот злополучный сандаль  не преминул соскочить с маленькой ножки и, высунув из воды, показавшийся Саше любопытным нос, понесся в черной воде Кумы с бешеной скоростью. Саша попытался поймать башмак, но был слишком мал для этого. Дома отец отходил Сашу колючей веткой от акации по голым ногам, и он, зареванный, убежал к деду Тимофею. Тот внучка всегда прижаливал. Посочувствовал дедушка ему и в тот раз,  усадил рядом с собой на заваленку.

- Ты вот на отца своего серчаешь, а того представить не можешь, что было бы с твоим отцом и матерью, если ты за этой сандалькой нырнул бы в переполненную речку. Только бы тебя и видели.

Вспомнив это сейчас, Саша подумал, что не утонул тогда в Куме-речке, чтобы теперь утонуть в этой соленой пучине. А тем временем снова вспоминалось детство и долгие разговоры с дедом Тимофеем. Дед горой стоял за своего зятя, за отца Саши – Василия. Дед всегда оправдывал его вспыльчивость доставшимся ему от отца Порфирия Коваленко характером. Недаром же Порфирия сослали в Воронцовку за участие в восстании Бутырского полка. Он приехал на Ставрополье гол, как сокол, и пришлось ему жениться на богатой невесте – дочери местного землевладельца Юхненко. У этого землевладельца не было сыновей – одни дочери, поэтому зятю он выставил условие: хочешь получить землю в приданное – меняй свою фамилию на фамилию жены. Только в этом случае пообещал разрешить пожениться молодым. Пришлось  Порфирию согласиться.

Только после революции, оставшись без земли, его сын Василий вернул себе фамилию Коваленко. Из-за того, что Василий – отец Саши – был у Порфирия единственным сыном, остальные  дочери, Порфирий был доволен, что род Коваленко не оборвался, что фамилия предков конце концов не пропала из-за его желания владеть землей.