Страница 170 из 174
В этот момент осознаю одно единственное: я, по-прежнему, не хочу отодвигаться от Миши, хочу дышать с ним одним воздухом и целоваться без устали. При этом я видела, что и он трепещет и любит меня беззаветно, а в эту самую минуту, особенно.
- Знаешь, Миша, если нам суждено не выбраться из этого времени и умереть, так давай, хотя бы умрём счастливыми.
- Скажи, я тебя правильно понял? Ты, действительно, этого хочешь, или это от отчаяния?
- И то, и другое, мой милый.
Описывать последующие часы до рассвета не могу, потому что никогда не смогу подыскать слова о той нежности, сладости, боли, любви и трепете, в которые окунули нас они, эти предрассветные часы.
- Милая моя, родная моя! Дашенька! – ласковые слова Миши, будто таяли в утренней дымке.
- Хороший мой, родненький! – мои губы то ли не выспались, то ли распухли от поцелуев.
- Дашенька моя, Ясочка!
- Почему – Ясочка?
- А это мой отец так называл маму ласково, и я решил тоже так называть свою жену. Ты ведь теперь моя жена?
- А ты, получается, мой муж? Нет-нет, свадьбы не было, фату я не надевала, поэтому пока еще мы с тобой вольные птицы и залетели в совсем чужой скворечник.
- Да и правда, мы птицы на дереве. И я улетаю, а ты сиди и жди меня.
- И куда, скажите на милость, как здесь говорят?
- Во-первых, разберусь, что это за улица, как отсюда добраться до площади и лыжинского дома. Потом вернусь с платьем для тебя и с коляской. Не уверен только, что смогу лошадью управлять.
- Надо быть осторожным, Миша, - забеспокоилась я. – Вспомни о конспиративных способностях наших преследователей. Они нас по дороге к лыжинскому дому могут ждать и, неизвестно чем может кончиться эта встреча. Сам ведь говоришь, что они сделают всё, чтобы мы завтра вечером в волостное правление не попали. Поэтому, пожалуйста, не ходи к Лыжину, иди в «Заезжий двор», возьми коляску там, а платье и вовсе не надо, в коляске его никто не увидит. И поедем не к воротам лыжинского дома, заедем за речку, на ту улицу, где ты свою машину оставил, когда меня из реки вылавливал. Перейдем по мостику на эту сторону и не по реке, а по над речкой подойдем к лыжинским конюшням. Такого финта эти типы от нас не ожидают, я уверена.
- Ну, ты стратег! Милая моя, Ясочка!
- Вот не переименовывай меня пока. Я еще не готова и не давала своего согласия. Иди и делай, как решишь сам.
Миша спустился с дерева и сделал все так, как решили. А решили так, как я предложила. И все получилось, как нельзя лучше.
До коляски я дошла, прикрывая левый бок Мишиным пиджаком, а села в коляску справа от Миши, поэтому проблемы с моим платьем никто не увидел. Да и не рассвело еще толком.
Когда подъехали к висячему мосту со стороны современной нам улицы Заречной, Миша рассчитался с кучером, коляска уехала, и мы с ним ступили на мост.
Миша шёл первым, я за ним, дошли до середины, и вдруг…
Нет, мост не сломался, мы не упали в воду, а просто пейзаж вокруг переменился.
Пологий песчаный берег, по которому мы собирались с Мишей идти к конюшням Лыжина, исчез. Вместо леса над ним появились дома с огороженными дворами, и даже изгиб реки оказался гораздо круче, чем был всего минуту назад. Мы уверенно стояли не на подвесном качающемся мостике, а на прочном пешеходном мосту, под которым несла свои воды наша родная Кума. О том, что это далеко не те же самые воды, мы догадались, минуту спустя.
- Даша! Мы дома! Ура!
- Класс! Слава Богу! Мы вернулись! Ура!
Докричались! Несколько ошарашенных жителей ближайших домов, наспех одетые и встрепанные, стали выходить прямо в комнатных шлёпанцах на улицу и рассматривать нас с Мишей, а мы всё стояли в самой середине моста, одетые, не пойми во что, а у меня, к тому же еще и платье рваное, и делали одно; восторженно кричали, что мы, наконец-то, дома.