Первая кровь осени

To the waters and the wild

With a faery, hand in hand,

For the world's more full of weeping than you can understand.

(с) W. B. Yeats, 1889

О дитя, иди скорей

В край озер и камышей

За прекрасной феей вслед -

Ибо в мире столько горя, что другой дороги нет.

У.Б.Йейтс*

Когда люди покупают книгу, написанную бывшим полицейским, они, вероятно, сознательно или подсознательно ожидают детективных историй со всеми их непременными атрибутами. Иначе говоря, желают запутанных расследований, погонь и перестрелок. Ладно, может быть, те, кто знает особенности работы простых патрульных, не ждут от нас интеллектуальных загадок в духе Агаты Кристи. Но тогда уж, будьте добры, добавьте в текст двойную дозу кровавых подробностей, верно я рассуждаю? 

Любая детективная история это лишь сказка о борьбе добра со злом, и пусть зло в этот раз притаилось в человеческом обличье – тем проще вообразить, что с ним можно расправиться одним метким выстрелом из пистолета или грозными словами «вы арестованы!» 

Хотелось бы и мне разделить с вами эту иллюзию. Написать историю, в которой «зло» существует отдельно от нас самих, действует по объективным законам и поддается логическому осмыслению.

Только в ней не будет детективной интриги как таковой, договорились? Потому что детектив из меня, прямо скажем, так себе. Одна из причин, почему я никогда не заморачивался с повышением квалификации. Озарения и гениальные идеи – это все для голливудских фильмов, а реальная работа детектива заключается в изучении гигантских массивов данных и сопоставлении их между собой. Почти как у бухгалтера. Ну, еще написание отчетов, куда же без него. И разговоры с плачущими людьми. Или людьми, не желающими говорить с вами, поэтому сначала их нужно заставить плакать, а потом уж разговаривать.

У меня же с фактами объективной реальности, надо признать, туговато. Сплошные озарения да видения, добрую половину из которых не знаешь, куда и прикрутить. Смотришь на какой-нибудь объективный, достоверный, незыблемый в своей материальности факт окружающего мира, моргнешь невзначай… и вдруг оказывается, что грош цена этому «факту», а все, что осталось от него – призрачный шепот, ускользающий предутренний сон, пляска блуждающих огней в городском тумане. Вот и таскаю впечатления в дырявых карманах памяти, не разбирая на истинные и ложные, важные и неважные. Перебираю их, точно осколки цветного стекла в игрушке-калейдоскопе, любуюсь игрой разноцветных бликов. И помалкиваю о том, что вижу, потому как нередко оказывается, что очевидные для меня вещи для прочих вовсе не очевидны. 

Например, некогда я обнаружил, что наш непосредственный начальник нечист на руку, но искренне полагал, что это факт общеизвестный. Такое вот у нас общество, проклятый принцип кумовства, «своих» будут прикрывать до конца. Сдается мне, у коренных ирландцев это рефлекс, отточенный годами и веками вторжений всяческих охочих до чужой земли сволочей. При первых признаках угрозы мы экстренно прощаем ближайшим соседям все их прегрешения на сотню лет вперед, собираемся гуртом, точно лейкоциты в кровяном русле, и даем отпор.

Однако стоило мне на эту тему не вовремя пошутить – тут же оказалось, что это для всех присутствующих драматическое открытие. И я, оказывается, поймал негодяя. Награду пытались вручить. Мэтт мне две недели мозг выедал, рассказывал, что я крут, как агент британской контрразведки из каких-то его любимых комиксов. Ох уж эти янки с их сомнительными культурными ценностями!

Если говорить серьезно, вот кому следовало бы пойти в детективы. Мой напарник всегда отличался умением сопоставлять факты и делать выводы. К сожалению, кто-то в юности вбил ему в голову идею искать спасение в простых вещах. Видимо, идея легла на благодатную почву – люди, имеющие склонность много размышлять, нередко получают к ней в довесок усталость от этого процесса и разочарование в окружающем. Первый приступ этой усталости накрывает их лет этак в пятнадцать-семнадцать, усредненный возраст, когда человеческие детеныши только-только сбросили пушистую детскую шкурку, и еще не обзавелись жесткой взрослой броней. Каждый удар в эти годы ранит втройне, что уж говорить об ударах врага, притаившегося изнутри?

Представляю, как семнадцатилетний Мэтт бредет по зеленой лужайке перед кампусом колледжа, весь погруженный в размышления о тленности бытия. Ветер, точно опытный гример, умело укладывает его вьющиеся локоны в прическу «безумного гения». Название книги, что он прижимает к груди, сможет прочесть и понять едва ли треть его сокурсников. Во взгляде его печаль, за ухом сигарета, в кармане неотправленное любовное письмо, забракованное самим же автором по причине недостаточно идеального стиля. В общем, представляете себе мизансцену, да?

И вдруг из кустов высовывается некий рогатый фавн с лицом зеленым и глумливым, и шепчет: «Эй, приятель! Счастье – в простых вещах!»

Тут мой будущий ближайший друг светлеет лицом, швыряет книгу в пруд и отправляется в паб по соседству пропивать остатки стипендии. 

Нет, видения из прошлого меня пока еще, слава богу, не посещают. Просто фантазирую, каким бы мог быть подобный символический акт. А что касается образа с вьющимися локонами, так это все заслуги матушки моего напарника, которая однажды за чашкой чая устроила мне экскурсию по ключевым точкам его биографии, подкрепляя рассказ фотографиями из семейного альбома. 

И все же, хотел бы я знать, кто заронил в нем эту мысль. Потому что, как и все мудрые суждения, она имеет оборотную сторону, и переусердствовать в ее реализации тоже довольно опасно. 

Будь проще, не получай высшее образование, ищи работу, где оно не нужно. Женись, как только влюбишься; заведи собаку; заведи детей и отдай собаку родителям. Вместо пинты дорогого пива можно купить две дешевого, так зачем париться о чем бы то ни было? 

И ведь для кого-то это работает. Что тут скрывать, я и сам порою предаюсь пороку редукционизма и получаю удовольствие, упрощая сложное, сводя многообразие мира к однострочным формулам. Да только каждый должен жить своей жизнью. Наверняка у наших предков была по этому поводу какая-нибудь глубокомысленная пословица, что-нибудь вроде «каждая овца пусть живет в своей собственной шкуре». Если не было, то стоит ее выдумать. Или «каждый тюлень должен жить в своей шкуре», если вдруг искомая народная мудрость родилась на поголовно рыбачащем** западном побережье. Впрочем, согласно мифологии тех самых рыбаков, как раз тюлени в редких случаях имеют обычай сбрасывать шкуру и превращаться в людей. Но не о том я хотел сказать. А о том, что незаурядный ум, оставленный без работы, начинает работать вхолостую, и рано или поздно неизбежно порождает сонмы чудовищ. 

Не то чтобы я об этом не говорил с напарником; ну, вы, наверное, уже представляете, как далеко он меня послал. Тренер по жизненной мотивации из меня так себе, пожалуй, даже похуже, чем детектив.

Так или иначе, по разным причинам мы оба решили, что проще быть простыми патрульными. Меня, например, весьма привлекает возможность сливаться с обстановкой. И яркие жилеты или светоотражатели на форме тому совсем не помеха. В толпе, на оживленной улице города или за стеклами медленно едущей патрульной машины, полицейский – естественный элемент пейзажа. Не человек – функция. Пока он не нужен, его не видят. Разве только те, кто специально высматривает с опаской.

Притворяться элементом интерьера вообще очень весело и полезно. Да, именно в такой последовательности. Меня, бывало, в родном отделе в упор не замечали. Становились у моего стола и болтали о чем попало. Не то чтобы мне нужны чужие секреты, впрочем. Вот, разве что, перед напарником выпендриться своей осведомленностью.

И ничего особенного, право же, я для этого не делаю, никаких секретных техник от британской контрразведки, честное слово. Просто не слишком придаю значение собственной персоне. Не строю из себя черт знает что, только и всего. Люди по большей части только тем и заняты, что создают себе «имидж». Вы не поверите – даже мертвецы этим заняты некоторое время после смерти, чисто по привычке. Потому-то их и видят такие, как я. А того, кто может, хотя бы временно, снизить важность собственной персоны почти до нуля, можно, наверное, в ниндзя записывать. Если вдруг выясню, где в них записывают, непременно поинтересуюсь.

Видите? Безнадежная это затея – делать из меня автора детективов. Начал рассуждать про полицейскую работу, увлекся, очнулся – а речь опять о какой-то сверхъестественной чепухе.

Итак, работа простого патрульного очень ответственна, разнообразна и крайне важна для благосостояния общества. Заключается она в таких увлекательных занятиях, как ловля мелких хулиганов, прекращение пьяных драк и беседы с пожилыми леди, которым что-то за окном показалось. Еще мы периодически снимаем испуганных кошек с деревьев; да, сколько бы народ не сочинял про это анекдотов, это действительно так. И тех, кто считает, что занятие это бессмысленно, я готов спросить: а что вы, собственно, имеете против кошек? У них тоже есть право пользоваться всеми привилегиями гражданского общества.

Утро начинается с планерки. Ее проводит суперинтендант***, или просто супер, как мы его зовем между собой, даже если очередной начальник и не слишком соответствует этому слову. Только на моей памяти их сменилось трое; двое любили с утра толкнуть напыщенную речь о предотвращении антисоциального поведения, что бы эта туманная формулировка ни значила.

Мы распределяем районы патрулирования, получаем вводные по особо разыскиваемым субъектам. Иногда какой-нибудь напыщенный хлыщ в галстуке приходит рассказать нам, что, согласно отчету аналитиков по очередному серийному насильнику, этот субъект по ряду сложных психологических причин должен носить желтый плащ, хоккейную маску и трусики своей мамы, поэтому, если мы увидим кого-нибудь похожего, следует немедленно сообщить диспетчеру и проследить за ним до приезда опергруппы. Мой напарник интересуется, должны ли мы сначала проверить наличие на подозреваемом женских трусов, а я в очередной раз вспоминаю, почему не пошел в детективы. А потом мы выходим на улицы и несем в этот мир закон и справедливость. Что-то похожее на них, по крайней мере.

Откуда это неуместное ерничанье в тексте, спросите вы. Все просто – рассказывать эту историю и страшно, и стыдно, вот и оттягиваю этот момент, как могу.

Стыдно – потому что я в ней предстаю отнюдь не героем; я в ней не более, чем щепка, подхваченная бурным потоком событий, заложник собственного дара, инструмент для реализации неведомых мне законов. А страшно – потому что я не знаю способов борьбы с бессмысленной жестокостью и безумием, прорастающим в человеческих сердцах, и они пугают меня даже больше, чем враждебные духи. Да, ведь духи – часть природы, ее круговорота созидания и разрушения, ее миллиардами лет отточенного баланса, а мы от нее все дальше и дальше, и кто знает, куда заведет нас эта тропа?

В тот день мы заступали на дежурство во вторую смену. Вызов поступил около четырех часов пополудни, и мы сразу прекратили жизнерадостный треп, коему предавались за неимением других занятий. Код вызова означал – пропал ребенок. Я, впрочем, все равно переспросил, уточняя. Не то чтобы мне было сложно запомнить несколько десятков цифр, просто как-то раз довелось выяснить, что девчонки из диспетчерской сами презирают все эти коды и аббревиатуры. Я с ними в этом был солидарен: можно подумать, если спрятать человеческие драмы за сухими цифрами, получится сделать их меньше и незначительней. 

Район нам в тот раз достался своеобразный: недавний пригород, незаметно слившийся с городом. Ряды аккуратных коттеджей за высокими заборами смотрелись вызывающе благопристойно, однако поверни голову – и увидишь многополосную ленту шоссе, по которому то и дело с ревом проносятся пыльные грузовики, а где-то неподалеку грохочет камнедробилка. По ту сторону дороги город обрывался, уступая место унылой индустриальной пустоши. За ней располагался крупнейший в графстве карьер; как любят повторять экскурсоводы, таская гостей по прилизанным «туристическим кварталам», из здешнего камня отстроена добрая половина города. Сейчас добыча переместилась куда-то западнее, и значительная часть карьера оставалась заброшенной.

Естественно, о нем мы подумали в первую очередь, едва глянув на карту. Не понадобилось даже произносить вслух банальности вроде «куда бы ты пошел, будь ты девятилетним пацаном?». Похоже, мы оба еще слишком хорошо помнили, как притягательны для детей подобные места. Но сначала следовало поговорить с родителями, убедиться, что они не разводят панику на пустом месте. Всякое бывает. Прежде чем отрывать от дел всяких страшно занятых ребят вроде детективов или объявлять масштабный поиск, стоит прояснить обстоятельства, определить уровень опасности и что-то там еще по инструкции.

Мать мальчишки встретила нас на пороге. Выглядела она на удивление молодо, а может, тревога делала ее лицо юным и беззащитным.

– Он всегда возвращался домой сам, Джед у меня такой самостоятельный… у меня нет возможности возить его, понимаете, я работаю… – принялась объяснять она, нервно хрустя пальцами.

– Давайте начнем с начала, – успокаивающе произнес Мэтт. – Как долго ваш сын отсутствует?

Стандартная инструкция. Напарник помнил ее лучше меня, вот и занимался формальностями. Как давно отсутствует? Кто последний мог его видеть? В каком направлении двигался? Случалось ли подобное ранее? Пожалуйста, предоставьте наиболее актуальный фотоснимок пропавшей персоны, чтобы мы могли разместить его на сайте.

– Фото… конечно, сейчас, – женщина метнулась куда-то вглубь дома. Я смотрел сквозь затянутое сеткой окно на лужайку во дворе, где из ненужных досок кто-то тщательно собрал некую пародию на домик. Мальчишка любит прятаться от назойливых глаз, это стоит взять на заметку. 

Когда Джед задержался, мать позвонила в школу и выяснила, что на уроках тот не появлялся. Значит, уже почти восемь часов как никто его не видел. Плохо дело.

По крайней мере, его призрак не бродил растерянно по родному дому, безуспешно пытаясь докричаться до взрослых – видел и я такое, но не в этот раз. Значит, пока еще надежда оставалась.

– Здесь неподалеку карьер, – как можно небрежнее постарался произнести я. – Мальчишки, наверное, постоянно убегали туда играть?

– Что вы, нет! – женщина испуганно прижала ладони к лицу. – Я ему запрещала!

Между «я запрещала» и «он туда не ходил» – огромная пропасть, когда тебе девять лет. Вероятно, скептицизм слишком уж явно отразился на наших лицах.

– Там ограждения… там ведь несколько детей утонуло, разве вы не знаете… О, боже! 

Помимо прочего, в инструкции сказано, что мы должны проявлять участие и заботу о чувствах потерпевших. 

– Не стоит волноваться, – заверил ее Мэтт. – Вы оставайтесь дома, на случай, если мальчик вернется, а мы все проверим, хорошо?

Женщина вдруг выпрямила поникшие плечи и произнесла с вызовом:

– Я знаю, я плохая мать!

Мы глубокомысленно промолчали в ответ. Два истукана в форме, судорожно пытающихся вспомнить, что полагается отвечать по инструкции.

– Мне было семнадцать, когда… Знаете, подростки так неосторожны. Я могла бы… сами понимаете, съездить в Англию, например…

Еще бы мы не понимали, что значит «съездить в Англию» на современном жаргоне. Там-то аборты не запрещены. Но говорить о подобных планах полицейским… впрочем, кого волнуют эти условности? Ребенок ведь в итоге появился на свет.

– Стоило бы запретить таким вот молодым дурочкам рожать, – поспешно исповедовалась нам непутевая мать, нервно теребя рукав наспех накинутой ветровки. – Потому что в какой-то момент ты оглядываешься и думаешь: где моя жизнь? Молодость уже прошла, а жизни и не было… В семнадцать тебе хочется семью, а в двадцать семь – обратно в свои семнадцать, чтобы допьяна пить на вечеринках и трахаться направо и налево… 

– Мы сообщим, как только что-то узнаем, – скороговоркой выпалил Мэтт и потянул меня за рукав. 

Пока мы добирались до дома школьного приятеля Джеда, с которым он обычно возвращался домой – первый пункт в нашем списке – мой напарник выкурил три сигареты, одну за одной.

– У нее шок, – подытожил он наконец. – Ей потом самой станет стыдно, вот увидишь.

– Думаешь, она неискренна в своих откровениях? По мне так это было довольно честно.

– Хочешь сказать, она причастна к исчезновению сына?

– Тогда она точно не стала бы нас вызывать так быстро. Нет, я о другом. О ее сожалениях… А что тебя так задело?

– С чего ты взял, что меня что-то задело?

– Ты куришь на дежурстве. 

– Здесь нет камер.

– И что? Подаешь плохой пример детям.

– Отстань.

– Тоже чувствуешь, что молодость проходит мимо?

– Мне, знаешь ли, грех жаловаться, – вздохнул Мэтт. – Мэллори сидит с детьми, возится круглые сутки, мне остается только целовать их на ночь.

– Жаловаться – не грех. Быть недовольным своей жизнью – не грех. Грех – ничего не менять при этом, – сообщил я тоном доморощенного гуру.

Из соображений морали и литературности повествования, пожалуй, не стану приводить дословно, куда именно послал меня напарник после этой импровизированной проповеди. Да, психоаналитик из меня тоже не очень.

Майки, ближайший приятель Джеда, вытаращился на нас с восторгом. Кажется, даже сообщение о пропаже его одноклассника парнишку скорее взбудоражило, чем расстроило или испугало. Значит, не так уж они были близки. А может, не стоит недооценивать детскую бессердечность.

– Он уже так делал пару раз, просто не попадался. Прогуливал школу, я имею в виду. 

– И как часто? 

– Довольно часто в последнее время, – мальчишка комично нахмурился, изображая интенсивную работу мысли. – Два или три раза за последний месяц, наверное.

– Разве учителя не должны были забеспокоиться? – с сомнением спросил Мэтт.

– Ну, он рассказывал всякие истории. Что помогал матери и прочее, – Майки пожал плечами. – Наверное, рано или поздно его должны были поймать.

Он неожиданно сверкнул белозубой, почти голливудской улыбкой. Чистенький, опрятный мальчишка. Из тех, что называют «правильными». Отличник, наверное. Мне подумалось вдруг, что меньше всего на свете я хотел бы такого сына. 

Слышал бы Джед, как легко его приятель «сдает» своих. Пусть и в мелочах. 

Странные мысли для стража порядка, знаю. 

– Джед рассказывал, куда ходит вместо уроков?

– Ага. Он говорил, что ходит учиться волшебству.

Где-то внутри на противной тонкой ноте зазвенела невидимая струна. Я знал это чувство – предвестник беды. 

– И где же учат волшебству? – с улыбкой спросил Мэтт. Мальчишка пожал плечами:

– Думаю, он просто болтал.

Разумеется, мы обо всем доложили в участок и отправились прочесывать окрестности. Поисковый отряд если и снарядят, то к вечеру, а пока нам следовало проверить самые очевидные версии.

Сторонники рационального мышления часто ссылаются на принцип «бритвы Оккама», ратуя за простейшее из объяснений. Хотелось бы мне признать их правоту, но мой специфический жизненный опыт подсказывал: возможно всякое. Как знать, может, мальчишку похитили духи холмов, точно в древней легенде. Может, и правда его научат волшебству, как обещали. И вернут обратно через двадцать лет, без памяти и с навек позеленевшими глазами, одарив на прощание талантом находить целебные травы. 

Вряд ли такой вариант устроит его мать, конечно.

– Как думаешь, что за «волшебство» такое? – спросил я напарника, когда мы, тщательно проверив путь от школы и обратно, все-таки направились в сторону карьера.

– Кто его знает. Парню, похоже, непросто жилось. Отца, похоже, нет, у матери кризис взросления, или что там у нее в голове? Ребенок предоставлен сам себе, вот и уходит в мир фантазий.

Мы остановились на краю карьера, с сомнением окинув взглядом хлипкое ограждение из столбиков и сетки с яркими предупреждающими табличками. Не слишком серьезное препятствие для любопытных детей.

– Ладно, – вздохнул Мэтт, – пойдем осмотримся.

Масштабы выработки поражали. Дальний край гигантской ямы виднелся где-то на горизонте. За далекими деревьями сновали машины и бульдозеры – видимо, сейчас основная добыча велась там. Перед нами же был давно заброшенный участок. Карьер уходил вниз крутыми уступами-ступенями, а на дне поблескивали многочисленные озерца со стоячей водой. По весне ручьи, должно быть, создавали здесь водоемы и покрупнее. 

– Это свежая осыпь или мне кажется? – Мэтт рассматривал что-то в нескольких метрах от спуска с шоссе. Пожалуй, действительно походило на след – будто кто-то поскользнулся и проехался по склону, сковырнув целый пласт старой, покрытой корочкой грязи.

Углядел ведь зацепку, пока я глазел по сторонам. Вот кому надо было переводиться в детективы.

Помню, что задумался тогда о тяжком бремени родительства. У ребенка столько возможностей свернуть себе шею, что на пальцах не пересчитать; каково это – сидеть и перебирать их в голове каждый раз, когда сын или дочь задерживается из школы? 

Спускаясь по каменистым уступам, я не на шутку рассердился на бедолагу Джеда. Сразу видно, растет без отца, некому уши надрать! И в то же время оставалась какая-то нелепая надежда, что он просто удрал куда-нибудь, может, покататься на междугороднем автобусе или что-то столь же нелепое, но притягательное в его возрасте...

Когда, спрыгнув на относительно ровную площадку на дне карьера, я увидел мальчишку, сидящего возле небольшого озерца, только многолетняя привычка скрывать свои реакции удержала меня от вскрика. Мгновение – и я сообразил, что мы должны были увидеть его еще на спуске. Еще пара мгновений, и я убедился: Мэтт его не видит.

Вот оно, одно из главных правил моей жизни: не заговаривай с человеком, пока не убедишься, что ты не единственный, кто вообще может его видеть.

Я шагнул ближе, и Джед поднял голову. Это был он, никаких сомнений: менее часа назад я рассматривал его фотографию. Растрепанные рыжеватые волосы, рассеянный, немного близорукий взгляд: мать все планировала сводить его к окулисту, да так и не собралась. Чем-то похож на меня в детстве; совсем не похож на своего приятеля Майки.

На затылке виднелась глубокая рана. Пробил череп при падении с высоты? Или кто-то, подкравшись сзади, оглушил и не рассчитал силы…

Этот мальчишка знал, что мертв, иначе выглядел бы, как живой – никаких ран и кровавых потеков. И не будь рядом напарника, я бы, возможно, попытался его расспросить.

– Интересно, насколько тут глубоко? – Мэтт пнул ногой мелкий камешек, и тот плюхнулся в ближайшую лужицу.

– Стоит проверить, – отозвался я. – Если они докопались до грунтовых вод, могут быть очень глубокие каверны…

Рассуждал о методах добычи камня, старых и новых, а сам отчаянно пытался не смотреть на обманчиво тихую гладь водоема. По поверхности медленно дрейфовало, расплываясь, радужное пятно бензина. Вода казалась мутной пленкой, дешевым полиэтиленом вроде того, которым затягивают теплицы. Из-под этой пленки на меня смотрело детское лицо. Не Джед – другой ребенок. Кажется, девочка немногим младше него.

Здесь уже тонули дети, сказала мать Джеда. Что, здешним беспокойным призракам понадобился новый компаньон для игр?

– Вода грязная, ничего не разглядеть – Мэтт стоял над соседним водоемом. Я поспешно подошел к нему, малодушно повернувшись спиной к мертвецам. Зря надеялся избежать неприятного зрелища: девочка была уже здесь. Протянув ладонь, она надавила на пленку воды снизу, и та натянулась, прогибаясь вопреки законам физики. Губы ребенка зашевелились, но я не услышал ни звука. 

– Надо найти достаточно длинную палку… – пробормотал Мэтт и полез обратно по склону туда, где виднелся редкий кустарник.

Я огляделся в поисках чего-то подходящего, и тут же пожалел, что сделал это. Многочисленные лужи, озерца, все эти пятна воды, зеленоватой от водорослей или мутной от грязи… все они показались на миг отверстиями гигантских сот, или, может, порами на поверхности не менее гигантской губки. И в каждом что-то мельтешило, двигалось, рвалось наружу сквозь тонкую пленку. Одно и то же лицо, размноженное десятки раз – или все-таки разные? 

Оцепенев, я смотрел, как одна за одной маленькие неуклюжие фигурки выбираются из воды, точно личинки, покидающие коконы. Несколько детей, говорите? Мне тогда показалось с перепугу – несколько десятков. 

– Джед… – обернувшись, я тихо окликнул мальчишку. Он пока еще выделялся среди остальных – больше прочих походил на человека. Все же недавно из мира живых. Не успел пропитаться потусторонней злобой, присущей ненайденным и непогребенным. – Джед, это они тебя сюда затащили?

Конечно, призраки не способны физически схватить ребенка. Но если он их видел… если они нашли, чем его завлечь?

Джед грустно посмотрел на меня, встал и протянул руку. На его ладони лежал красно-белый резиновый шарик. 

– Волшебство, – произнес он. – Обещал научить меня волшебству… и обманул.

– Кто обманул? 

– Человек с черно-белым лицом.

Он так настойчиво протягивал мне шарик, что я невольно потянулся за ним. Конечно, наши руки не соприкоснулись. Призрак растаял, стоило моим пальцам пройти сквозь его ладонь. Зато сзади моего локтя коснулось нечто скользкое и холодное. Я отшатнулся, и, потеряв равновесие, шлепнулся в воду. За спиной, разумеется, никого не оказалось.

– Эй! Проводишь следственный эксперимент? – Мэтт подбежал ко мне с палкой, но успокоился и начал прикалываться, увидев, что я стою на дне. Водоем был едва ли по пояс взрослому человеку. Утонуть в нем сложно, но вот если еще головой удариться при падении…

– Берег действительно скользкий, – объяснил я, рассматривая комок глины, который непроизвольно схватил при падении, пытаясь хоть за что-то зацепиться. Под слоем грязи мелькнул красно-белый полосатый бок резинового шарика. – Мне показалось, что в воде что-то было, я наклонился…

– Вот и проверь заодно эту лужу, раз уж ты в ней, – оптимистично заявил Мэтт и направился к другому озерцу.

Я сделал шаг к берегу, и моя нога уткнулась во что-то мягкое. Мягкое, но упругое, в отличие от глины или ила. 

Вода, и без того мутная от водорослей, от моего падения чище не стала. Но муть постепенно оседала и, наклонившись к самой воде, я увидел лицо Джеда. Теперь уже точно мертвое.

Когда приехали парни из участка, я сидел на ограде и сушил носки, размахивая ими в воздухе. Ботинки висели тут же на столбиках, как и куртка. Денек был жаркий, можно было и просушиться. Штаны, конечно, я снимать не рискнул, просто подвернул снизу. Дежурная бригада экспертов, выбираясь из своего фургончика, при виде меня дружно огласила окрестности громогласным хохотом. Кажется, в тот день я добавил множество деталей к своему тщательно культивируемому образу «деревенского дурачка».

– Ну и видок! – констатировал детектив Коннелли. К слову о напыщенных хлыщах в галстуке: вот это был классический образчик подобного типажа. Кажется, он составил мнение о деле еще до того, как сел в машину.

– Я хотел убедиться, что вижу труп, сэр, но с берега было сложно сказать однозначно, – вежливо объяснил я. 

– Надеюсь, ты ничего там не раздавил, – проворчал детектив. Подошел к ограждению и опасливо посмотрел вниз. – М-да. Что ж, парни, за дело!

Сам он спускаться вниз явно не спешил.

– Там на склоне явные следы падения, – сообщил ему Мэтт. Он стоял в сторонке и курил, но при появлении машин поспешно затоптал сигарету. – Падения… или борьбы. Сэр.

Коннелли мрачно посмотрел на него. По его лицу отчетливо читалось, что он думает о наглой молодежи, лезущей не в свое дело, и как сильно ему не хочется открывать дело – потенциальный «висяк».

– Что, по-твоему, это не несчастный случай?

– Мальчишка пропустил школу. К тому же его друг утверждает, что он говорил странные вещи о своих планах…

– Волшебство, как же, – вздохнул детектив. – Я слышал ваш отчет. И уже говорил с его матерью по телефону. Она говорит, парень собирался выступать на школьном вечере с фокусами. Должно быть, прогулял школу, чтобы тренироваться в доставании кроликов из шляп или что они там сейчас делают. А вот на кой черт ему понадобилось лезть сюда – не представляю. Может, искал уединенное место, где никто не увидит… Тут за последние сорок лет, по-моему, пятеро утонуло, если не больше. Правда, не прямо здесь, а вон там, у восточного склона. Тут, сам говоришь, неглубоко?

– Может, он ударился головой при падении. Или от холодной воды мышцы свело, – предположил Мэтт. – Да, про фокусы – это похоже на правду. И все-таки…

– Сынок, – покровительственно сказал Коннелли. – Ты свое дело сделал. Дальше мы уж как-нибудь разберемся. Если будут на теле признаки насильственной смерти – Мюррей с командой мне все доложат. А ты тащи своего придурочного приятеля штаны сушить, пока никто не увидел, как он тут позорит образ нашего департамента…

– Этот придурок, чтоб вы знали, нашел тело, – язвительно заметил Мэтт. Я жизнерадостно улыбнулся и кивнул, подтверждая то ли это сообщение, то ли слово «придурок». 

– Ну да. И сам сверзился в воду. Что уж говорить о мальчишке? Небось так же поскользнулся. Самое простое объяснение обычно и есть правильное. Бритва Оккама, слышал?

– Слышал. У меня был курс философии в колледже.

– Ну вот, значит, мозги у тебя есть, – кивнул детектив. – Вот и подумай, зачем все усложнять? Ограждения здесь хреновые, это факт. За это штрафовать надо, конечно…

– Завидую твоей выдержке, – проворчал Мэтт, когда мы отошли. – Мне вот до чертиков хотелось ему двинуть.

Я молчал, перекатывая в кармане грязный резиновый шарик.

Изменилось бы хоть что-то, отдай я этот ценный «вещдок» детективу? Да черта с два. Игрушка как игрушка, все мы в детстве швыряли такой мячик о стену и ловили, развивая координацию движений. Коннелли пожал бы плечами и упаковал его в пакетик, тут же забыв о нем. Но Джед почему-то хотел, чтобы я его взял. И хотя этот «клуб юных утопленников», что собрался на дне карьера, выглядел довольно пугающе, любопытство в моей голове в очередной раз победило страх.

Пятеро детей за сорок лет, и это только те, кого нашли. Одни озерца неглубоки, другие смыкаются со вскрытыми подземными руслами, в третьих густой придонный ил надежно укрывает тела всего за пару сезонов – может, на самом деле жертв и больше. 

Я расспросил знакомых ребят из архива насчет дат смерти, а после дежурства отправился в библиотеку. Обо всех случаях, конечно, писали в газетах. Девчонку, чей призрак был особенно настойчив, звали Шейна Хили. Ее лицо смотрело на меня с разворота газеты десятилетней давности. 

Но раз ее нашли, оплакали и похоронили, какого черта ее дух бродит по дну карьера и толкает в воду честных полицейских?

Дело в том, что, по моим наблюдениям, некоторые законы в мире призраков все-таки были. Ничего секретного: вы найдете все это в любом сборнике народных легенд. Мертвец бродит и пугает живых только некоторое время после смерти; если задерживается надолго, значит, есть на то причины. Незаконченные дела, например – но какие такие дела могут быть у маленькой девочки? 

Домой я вернулся поздно. Приветствовал меня только спертый воздух пустой квартиры – ни животных, ни женщин, ни детей. Замечательный расклад, на мой непритязательный вкус. Соседский кот на лестничной площадке – и тот лишь неодобрительно фыркнул в мою сторону. Что поделать, он меня недолюбливает. Его хозяйка, милая пожилая леди, считает, это потому, что мои предки путались с фейри, а значит, у меня есть доля нездешней крови. Кошки, мол, это чуют. Вообще-то, эта версия совсем не противоречит некоторым семейным легендам. Но с кошками в целом у меня отношения вполне нормальные. Может, однажды я заведу себе черного кота, как и положено колдуну. Говорят, коты, как и я, видят духов… что ж, возможно, приятно будет иметь рядом хоть одно существо с таким же взглядом на мир.

Однако в этот вечер, каюсь, я в кои-то веки пожалел о своем одиночестве. Уж на что я привык к мельтешению всякой нечисти в городе, а моя квартира до сих пор была относительно спокойным местом. Тихой гаванью, где можно расслабиться, скинуть любые маски… скинуть грязные носки, швырнуть их в угол и забыть на день. Да, вот оно, счастье холостяка.

И когда резиновый мячик, который я оставил на письменном столе, вдруг скатился с него и запрыгал по полу, мое сердце предсказуемо ушло в пятки. 

Этого еще не хватало!

Разумеется, я слышал о полтергейсте, но вот лично ни разу не сталкивался. Призраки почти никогда не обладают достаточной силой, чтобы перемещать материальные предметы, а духам, как правило, нет дела до наших кастрюль и чашек, так что я до сих пор понятия не имею, что кроется за этим явлением. Однако этот случай внес коррективы в мои представления о силе призраков: похоже, что предметы, имевшие для них при жизни особенное значение, они перемещать все-таки могут. Потому что, когда я уставился на шарик, который подпрыгивал на полу и никак не хотел останавливаться, в какой-то момент перед мной возник Джед и перехватил игрушку.

– А, это ты, малыш, – сглотнув горькую слюну, хрипло произнес я. – Что насчет этого мячика? Мне отдать его детективам? Или твоей маме?

– Он учил меня фокусам, – сказал мальчишка, продолжая подкидывать мячик. – Я видел, что он странный, но думал, это потому, что он волшебник!

– Ты такой дурак, – сказал за моей спиной сердитый девичий голос. Так и есть – призрак Шейны Хили, с ее отвратительной привычкой подкрадываться сзади. Наверняка при жизни она была из тех сорванцов, что швыряют в прохожих орехами и подставляют подножки неуклюжим одноклассникам. – Я младше тебя, и то давно уже не верю в сказки!

Они окружили меня. Бледные, с синевато-черными прожилками вен и капилляров, с водянисто-мутными глазами. Все, кроме Джеда – типичный пример неупокоенных душ, что слишком долго оставались на земле и постепенно начали перерождаться в нечто иное. Я повернулся кругом, и обнаружил себя в кольце из бледных лиц и темных глаз, требовательно глядящих снизу вверх.

После такого любой начнет бояться призраков; я оказался оригинальнее, и с тех пор я чувствую себя несколько некомфортно, когда вижу сборища детей из семи-десяти персон. Впрочем, это не самая редкая в наши дни фобия.

– Что вам нужно? – спросил я, подавив панику.

– Арестуй его, – наперебой заговорили дети.

– Посади его!

– Или убей!

– Человека с черно-белым лицом!

– Фокусника!

– Это он заманил нас туда!

– Я не детектив, – сказал я, понимая, как жалко звучит это оправдание. – Я простой патрульный. Я не могу его арестовать, если только он не станет буянить на улице.

– Но ты нас видишь, – упрямо сказала Шейна. – А они – нет.

В разного рода мистической литературе мне встречались упоминания о том, что призраки часто досаждают медиумам. Стоит им встретить того, кто может обеспечить связь с миром живых, как они выстраиваются в очередь, чтобы поговорить с родственниками. Всегда считал это фантазией: мертвые редко вообще меня замечали. И вот, нашлись ведь желающие.

– И где же мне его найти? – спросил я. – Вашего фокусника?

– Мы покажем, – сказал Джед. – Он сейчас на том же месте, где я его встретил.

Пришлось мне обратно натягивать носки, под бдительным взглядом малышки Шейны. 

Странное, должно быть, зрелище мы собой представляли: растрепанного вида мужчина и десяток бледных детишек вокруг. Хорошо хоть, прохожим не пришлось этим зрелищем насладиться. Они, впрочем, все равно огибали меня по широкой дуге, не видя, но чувствуя окружающий меня могильный холод.

Человек с черно-белым лицом нашелся на одной из центральных улиц, у фонтана. Лицо его было раскрашено театральным гримом, а довольно спортивную фигуру облегал старомодный костюм с галстуком-бабочкой. Может, перед этим он и показывал какие-то фокусы, но мы застали его жонглирующим разноцветными шариками перед толпой запоздалых туристов. 

– Вот он! – выкрикнул Джед, а Шейна вдруг схватила меня за руку. Первым моим желанием, конечно, было оттолкнуть холодную и влажную ладошку; меня буквально передернуло от отвращения. Она была сильна, эта девочка, раз могла имитировать прикосновения…

А потом, передаваясь через это странное прикосновение, в моем сознании закружились беспорядочные образы, которых мне с головой хватило, чтобы понять, что она схватила мою руку из страха.

Ни к чему пересказывать здесь истории гибели этих детей: таких историй полным-полно и в прессе, и в полицейских отчетах. Может быть, вы читали в газетах об этом уроде: журналисты все как один особенно подчеркивали тот факт, что он приезжий. Мол, наша благословенная земля не могла породить такое чудовище. Не знаю, так ли это. Мне кажется, человеческая мерзость не имеет территориальных границ. 

Мир взрослых предал этих детей, на секунду позволивших себе поверить в волшебство, и я оказался единственным его представителем, кто мог хоть что-то сделать.

Я смотрел, как летают вверх-вниз полосатые шарики, и видел следы застарелой крови на руках убийцы. Невидимые остальным, такие отпечатки часто сохраняются на руках и даже лицах преступников. Издалека это выглядит как некая кожная болезнь… если не присматриваться.

И единственная улика, связывавшая его со смертью Джеда, лежала в моем кармане. Долбаный шарик. 

Я видел, как человек с разрисованным лицом наклоняется и с улыбкой протягивает один из шариков какому-то ребенку в толпе. Конечно, к детям туристов он приставать не рискнет: местные удобнее. 

– В случаях, когда невозможно действовать напрямую, можно сделать анонимный звонок, – предложил я. – Наши ребята обязаны их хоть как-то проверять.

Но что сказать? Что один из уличных фокусников – маньяк? Ищите того, кто красит лицо черно-белым гримом? Да, разумеется, патрульные могут повнимательнее присмотреться к подобным персонажам. И что они увидят при свете дня?

– Я знаю, что сказать, – вдруг произнес Джед. И меня потащили к уличному телефону.

– Наберите телефон доверия, пожалуйста, – вежливо сказал мальчишка, кивая на аппарат. – Нам говорили в школе, что можно звонить туда, если к тебе пристают незнакомцы. Я помню номер…

Уже набирая цифры, я вдруг понял, чего он хочет, и едва не бросил трубку. В тех историях про медиумов есть одна немаловажная деталь: медиум это тот, кто позволяет призракам говорить через него. Вселяться в него, если угодно. Подобно христианским бесам или вудуистским лоа. Черта с два я кому-то позволю…

– Пожалуйста, – Джед стоял очень близко. Если бы он был жив, я бы уже почувствовал его дыхание на своем запястье. – Я не могу сделать этого без вашего разрешения.

– Ну хоть это радует, – выдохнул я. – Один звонок, и все, ты понял?

Он кивнул. И я на мгновение ощутил… не знаю, как это описать, и не дай бог вам испытать подобное на своей шкуре. На несколько минут в моей голове оказалось два сознания, а мои голосовые связки напряглись до предела, исторгая из себя высокий мальчишеский голос Джеда:

– Пожалуйста, помогите! 

Он описал им все, что знал о чертовом фокуснике. Сказал, что тот завел его в подворотню и приставал, и звал ехать с ним на какой-то карьер. Женщина на том конце провода всполошилась и заверила нас, что передаст сведения в полицию. Джед моей рукой повесил трубку прежде, чем они выяснили его фамилию. 

Позже я узнал, что расчет оказался верен: в этом «телефоне доверия» сидят такие упертые дамочки, что наш департамент под их натиском прошерстил всех уличных фокусников в этом чертовом городе. Наш тип попался на детской одежде и игрушках, припрятанных в подвале: их опознали родители некоторых из пропавших детей. Да к тому же, он уже привлекался за насилие у себя на родине. Дело вышло громкое. Сразу несколько детективов сделали себе на нем имя.

Джед послушно покинул мое сознание сразу после звонка и снова встал передо мной, радостно улыбаясь. Потом, задним числом, я оценил его верность слову: он ведь даже не попытался позвонить матери, а мог ведь.

– Спасибо. Я хоть узнал, как это – быть большим, – произнес он. – Не так уж страшно, правда?

– Как ты это сделал? – не то, чтобы я полагал, что мне когда-нибудь пригодится знание о механизмах данного явления, но проклятое любопытство снова бежало впереди меня самого.

Мальчишка улыбнулся и нахально вытащил у меня из кармана шарик.

– Это волшебство, – сказал он, подкинул в руке игрушку и исчез.

Что еще осталось рассказать об этой истории? Призрачные дети больше ко мне не являлись, но я в тот раз так напугался, что сдуру пригласил свою тогдашнюю подружку пожить у меня. Она притащила в квартиру кучу ненужных вещей, затеяла там перестановки, попыталась найти место моим носкам и наладить распорядок дня… в общем, через месяц мы весьма предсказуемо расстались.

Эксперты, когда им сообщили, что искать, тут же обнаружили на теле Джеда следы насилия. Кем был тот мальчик, что сделал анонимный звонок, установить так и не смогли, хотя прокурор волком выл, требуя добыть столь ценного свидетеля.

Мать Джеда, насколько мне известно, уехала из страны, так что вряд ли кто-то среди ее нынешних соседей опознает ее по моему скудному описанию. Только поэтому я и решился рассказать историю целиком, не умалчивая деталей. 

Из рассказа об осеннем карнавале вы могли сделать вывод, что духи, завлекающие в свой карнавал наивных подростков – основная причина нераскрытых исчезновений. Что ж, не спешите обвинять дивный народ холмов: значительную часть этой статистики обеспечивают люди.

Да и потом, как точно подметил поэт, в человеческом мире столько страданий, что, в самом деле, не лучше ли для ребенка быть унесенным танцующими фейри в страну вечного лета?..