Капер

От тюфяка пахло летом. Приятный запах навеял приятные мысли — воспоминания о доме в российской глубинке. Во время сенокоса поспевала земляника. Колхозы к тому времени перемерли. Поля стояли заброшенные. На них начали расти березки и земляника. Ягоды на полях стало столько, что местные жители заготавливали земляничное варенье на зиму в трехлитровых бутылях. Земля, изможденная за предыдущие десятилетия, если не века, благодарила за отдых. И живности сразу развелось много. Если во время существования колхоза я встречал зайца или лису от силы раз в неделю, то потом стали попадаться каждый день. Лисы повадились инспектировать деревенские курятники. Мы с соседом каждое лето отстреливали по несколько молодых лис, которые внаглую наведывались днем. Старых сосед отстреливал зимой, когда у них был хороший мех. В то время в Москве в моде были женские безрукавки из четырех лисьих шкурок, и заезжие коробейники с охотой скупали сырье для изготовления их.

Друзья вернулись с Биллемом ван Треслонгом, на котором был серый плащ, подбитый серым беличьим мехом, довольно невзрачным. При любви к роскоши Биллему ван Треслонгу не хватало хорошего вкуса и умения носить одежду. Впрочем, и у меня оба эти пункта хромают, и к тому же я всячески сопротивляюсь попыткам жен внести коррективы.

— Князь Вильгельм хочет познакомиться с тобой, — сообщил Биллем ван Треслонг после того, как мы обменялись приветствиями и прочими ритуальными фразами. — Он приглашает тебя на ужин.

От приглашений князей отказываться не принято, хотя я и сам бывал князем, и именно сегодня у меня не было никакого желания общаться с титулованными особами. Тюфяк с соломой настроил меня на лирические воспоминания, для которых требуется одиночество. Но представил, что меня ждет на ужин в трактире, — и согласился.

Вильгельм, князь Оранский, жил в двухэтажном, узком, но длинном доме богатого купца. Хозяин с семьей перебрался в дом своих родственников, чтобы не мешать правителю. В холле на первом этаже был большой камин, облицованный голубоватой плиткой. На полке стоял бронзовый подсвечник на две свечи, которые как бы держал в поднятых вверх руках монах — современный вариант Прометея. Слева от камина стоял деревянный лакированный резной короб с большими часами с гирями. На циферблате, возле каждой цифры, был нарисован один из двенадцати апостолов. Справа от камина располагался буфет, украшенный замысловатой резьбой из деревьев, цветов, птиц и животных. Верхние дверцы были открыты, и можно было увидеть серебряную посуду. Посреди комнаты стоял двусторонний прямоугольный стол и одиннадцать стульев с низкими спинками — пять с одной стороны и шесть с другой — и один, во главе стола, с высокой. Мне кажется, избыточный религиозный символизм у некоторых компенсирует несоблюдение библейских заповедей. Стол был накрыт на шесть персон.

Вильгельм Оранский оказался сорокалетним мужчиной среднего роста и сложения, темно-русый, кареглазый, с узким лицом. Крупный крючковатый нос с горбинкой нависал над усами, боевитыми на самую малость, а бороденка была короткая, скромная. На голове шапочка типа ермолки. Одет в темно-зеленый дублет, с тисненным растительным узором и золотой вышивкой по швам и вокруг золотых пуговиц. Белый гофрированный воротник большего диаметра, чем я видел у кого-либо раньше, за исключением моего французского потомка. Штаны-«тыквы» черного цвета с разрезами и ярко-зеленой подкладкой. Чулки белые, с золотыми подвязками. Тупоносые туфли черного цвета, с золотыми пряжками в виде летящих орлов. Общее впечатление от его одежды и обуви — не броско, но дорого и со вкусом. Судя по тому, как напряженно рассматривал меня статхоудер, в людях он разбирается плохо. В отличие от его помощника и, видимо, советника по имени Филипп ван Марникс, который из-за крупного крючковатого носа казался родственником князя. На этом одежда — темно-красный дублет и темно-синие штаны с алой подкладкой — сидели мешковато, зато взгляд был короткий и как бы расслабленный, но я сразу почувствовал, что во мне основательно порылись. Надеюсь, не очень глубоко.

Биллем ван Треслонг представил меня и моих спутников — Яна ван Баерле и Дирка ван Треслонга. Парней тоже пригласили на обед. Князь слыл простым в общении, вежливым со всеми, включая слуг. Он никогда, по крайней мере, с малознакомыми людьми, не повышает голос и не ругается, хотя, как говорят, мог бы это делать на восьми языках, которыми владеет в совершенстве.

Поздоровавшись, князь Оранский сразу перешел к комплиментам:

— Вы один добыли призов на большую сумму, чем весь остальной мой флот! О вас уже ходят легенды!

— Людям всегда надо кому-нибудь завидовать, иначе пропадает интерес к жизни, — произнес я, стараясь понять, что ему так сильно требуется от меня, если начал с похвал?

— А вы разве никому не завидуете? — спросил он.

— А зачем?! Мне и так не скучно, — ответил я.

— А мне иногда бывает скучно, — признался Вильгельм Оранский и пригласил нас к столу.

Меня посадили по левую руку от него, напротив Филиппа ван Марникса. После меня сели мои юные офицеры, а рядом с советником князя — Биллем ван Треслонг, судя по скованным движениям которого, большая и редкая честь для него. Посуда был серебряная, с выгравированным гербом Оранского дома — рог на ремешке с петлей. Начали с козленка с перечным соусом. Затем был каплун в винном соусе, запеченные куропатки, маринованные угри. На десерт — пироги с изюмом и цукатами, миндальные пряники и миндальное желе в форме желтого щита, на котором лежал синий рог с красным ремешком. Судя по всему, князю очень нравился герб Оранского дома, который, по слухам, достался ему не по праву. Запивали основные блюда малиновым греческим вином, очень легким и приятным, а десерт — сухим белым вином с острова Капри. Обслуживали нас слуги в желтых ливреях с синими кантами.

Несмотря на прозвище Молчун (или благодаря ему?!), Вильгельм Оранский оказался болтуном. Он умел поддерживать застольный разговор. Добился даже того, что мои молодые спутники справились со скованностью, поскольку впервые сидели за одним столом с князем, произнесли по паре реплик.

— Как вам греческое вино? — поинтересовался Вильгельм Оранский на итальянском языке, потому что считал меня итальянцем.

— Просто прелесть! — похвалил я на итальянском и, играя роль, добавил: — Сразу вспомнил детство и юность! — Затем, перейдя на голландский, сказал: — Если подскажите поставщика, куплю несколько бочонков.

— Я приобрел его в Эмдене, — сообщил князь и произнес иронично: — Если вдруг опять там окажусь, пришлю вам пару бочонков.

— Надеюсь, этого не случится, — сказал я.

— Я тоже, но пока дела складываются не очень хорошо, — произнес князь Оранский.

— Разве?! — возразил я. — Испанцы обещали взять Гарлем за неделю, а пошел уже второй месяц. Выставить маркиза Фердинанда (сына герцога Альбы) наглым хвастуном — уже победа.

— Это так, но, если мы в ближайшее время не поможем осажденным, город сдастся, И наступит черед Лейдена, — рассказал он. — Я приказал нанять в Восточной Фрисландии отряд рейтаров, чтобы прорвать осаду. Желающих сражаться с испанцами, да еще зимой, найти трудно, а весной будет поздно.

Наем теперь производился по-другому. Правитель, который назывался генералом, выдавал какому-нибудь военачальнику, генерал-лейтенанту, патент на право набора войска и деньги на выплату аванса и прочие расходы. Тот в свою очередь нанимал командиров полков, полковников, а они — капитанов, формировавших роты. У капитанов были заместители лейтенанты, которые и занимались вербовкой. В каждой роте назначался прапорщик, который носил ее прапор, фельдфебель, заведовавший имуществом, ротмистры, командовавшие взводами, и капралы — командиры десятков. В роте было около четырехсот человек, а в полку — от десяти до тридцати рот.

— Сколько у вас сейчас людей? — спросил я.

— Всего одна рота. Слишком мало, чтобы прорвать осаду, — ответил князь Вильгельм. — Мы дважды пробовали большими силами. Не получилось.