Страница 27 из 31
Ирландец с жадностью посмотрел на медную фляжку. - Пересохло в горле от всех этих разговоров. С вашего разрешения, я хлебнул бы еще немного водки. - Больше здесь не осталось, но вам сейчас принесут из продовольственного склада. У нас есть запас, - ответил Эрик, передавая фляжку маастеру Герсебому. Тот сразу же удалился в сопровождении Клааса. - Он не заставит себя ждать, - продолжал молодой человек, снова наклонившись к раненому. - Да ну же, старина, не торгуйтесь со мной за вашу искренность!.. Вы только поставьте себя на мое место. Вообразите, что всю жизнь вы ничего не знали о своей родине, не знали, как зовут вашу мать, а теперь находитесь рядом с человеком, которому все это известно и который отказывается сообщить эти неоценимые для вас сведения в то время, когда вы его только что спасли и вернули к жизни... Это было бы слишком жестоко, - не правда ли?.. Я ведь не прошу у вас невозможного и не требую, чтобы вы признались в своей вине, если у вас что-то есть на совести!.. Дайте мне хоть какой-нибудь намек, пусть даже самый незначительный! Больше мне ничего от вас не нужно!.. - Черт возьми, я, кажется, это сделаю, чтобы доставить вам удовольствие!.. - сказал Патрик О'Доноган, явно расчувствовавшись. - Вы, наверное, знаете, что я был младшим матросом на "Цинтии"... Вдруг он умолк. Эрик наклонился к его лицу... Неужели он достиг своей цели? Неужели он сейчас узнает тайну своего происхождения, узнает о своей семье, о своей родине? В эту минуту надежды уже не казались ему несбыточными. Он не сводил глаз с матроса, с волнением ожидая рассказа, и ни за что на свете не решился бы теперь его прервать - ни возгласом, ни жестом... Потому Эрик и не заметил выросшей позади него тени, которая заставила Патрика остановиться на полуслове. - Мистер Джонс! - произнес он тоном провинившегося школьника. Эрик обернулся и у соседнего тороса увидел Тюдора Броуна, по-видимому, скрывавшегося до последней минуты. Испуганный возглас ирландца подтвердил возникшее у Эрика подозрение: мистер Джонс и Тюдор Броун был одним и тем же лицом! Едва он успел подумать об этом, как прогремели один за другим два выстрела, и два трупа остались на снегу. Тюдор Броун, сорвав с плеча ружье, выстрелил в грудь Патрика О'Доногана, и тот упал, как подкошенный. Еще не успев опустить ружье, он в свою очередь получил пулю в лоб и рухнул вниз лицом. - Я заметил подозрительные следы и вовремя вернулся, - сказал маастер Герсебом, неожиданно появившись с дымящимся ружьем в руке.
Глава двадцатая.
КОНЕЦ КРУГОСВЕТНОГО ПЛАВАНИЯ.
Эрик вскрикнул и бросился на колени перед Патриком О'Доноганом, пытаясь удержать вместе с его последним дыханием последнюю искорку надежды... Но на этот раз ирландец был действительно мертв и унес в могилу свою тайну. В то же время предсмертная судорога свела тело Тюдора Броуна. Из рук его выпало ружье, и он испустил дух, не проронив ни слова. - Что вы наделали, отец? - в отчаянии стал упрекать его Эрик. - Зачем вы отняли у меня последнюю возможность узнать правду о моих родителях?.. Не лучше ли было наброситься на этого человека и обезоружить его? - Ты думаешь, он сдался бы так просто? - ответил маастер Герсебом. Вторая пуля, как пить дать, была предназначена для тебя!.. Я отомстил ему за убийство этого бедняги, покарал его за преступление на Бас-Фруад и, наверное, еще за многие другие злодеяния!.. И я нисколько не раскаиваюсь, что так случилось... Да и что значит тайна твоей жизни, мой мальчик, в таком положении, как наше?.. Тайну твоей жизни мы узнаем скоро от самого господа бога! Не успел он произнести эти слова, как над айсбергами и торосами прокатился пушечный выстрел. Казалось, это был ответ на мрачные мысли старого рыбака. Но вернее всего, и даже без сомнения, это был ответ на те два выстрела, которые только что прогремели на плавучей льдине. - Пушка "Аляски"!.. Мы спасены!.. - радостно закричал Эрик и устремился к ближайшему торосу, с верхушки которого можно было охватить взором широкий горизонт. Сначала он ничего не заметил, кроме айсбергов, подгоняемых бризом и покачивающихся на волнах под лучами полярного солнца. Но когда на выстрел маастера Герсебома, разрядившего в воздух свое ружье, почти тотчас же ответила пушка, Эрик ясно увидел, как с западной стороны горизонта, на фоне синего неба обозначилась струйка черного дыма. Ружейные и пушечные выстрелы раздавались теперь с промежутками в несколько минут, и несущаяся га всех парах "Аляска", обгоняя айсберги, вскоре появилась у северной кромки ледяного поля. Эрик и маастер Герсебом, плача от радости, бросились друг другу в объятия. Они махали платками, бросали в воздух шапки, стараясь всеми способами сигнализировать своим друзьям. Наконец "Аляска" остановилась. С борта была спущена шлюпка, и не прошло и двадцати минут, как она причалила к льдине. Трудно выразить словами глубокую радость доктора Швариенкрона, Бредежора, Маляриуса и Отто, когда они увидели живыми и невредимыми тех, кого считали уже безвозвратно погибшими. Начались бесконечные рассказы: о переживаниях и ужасах той страшной ночи, о тщетных поисках без вести пропавших и отчаянии, охватившем их друзей и весь экипаж от сознания собственного бессилия... После того как "Аляска" наутро почти полностью освободилась от сковывавших ее льдов, дорогу в открытое море удалось проложить несколькими взрывами пороховых шашек. Помощник капитана Безевиц, приняв на себя командование судном, тотчас же направил его по ветру на поиски оторвавшейся части ледяного поля. Это плавание среди бесчисленного множества льдин, приведенных в движение взрывами, было, пожалуй, наиболее опасным из всего, что пришлось испытать "Аляске". Но благодаря опыту, приобретенному экипажем под руководством молодого капитана, и искусному маневрированию ей все же удалось благополучно выбраться из лабиринта этих блуждающих ледяных глыб. Впрочем, помогло тут одно обстоятельство: "Аляска" шла в том же направлении, что и плавучие льды, но с гораздо большей скоростью. Судьбе было угодно, чтобы поиски не оказались напрасными. В девять часов утра с подветренной стороны было замечено ледяное поле. Из "вороньего гнезда" вскоре удалось различить его знакомые очертания. А затем донесшиеся оттуда два выстрела вселили надежду, что Эрик и маастер Герсебом еще живы. Все остальное теперь не имело значения. "Аляска" направится в сторону Атлантики, и уже никакие силы, будь то козни самого дьявола, не помешают ей добраться до этих вод! Но идти придется под парусами, так как угля уже не осталось... - И вовсе не под парусами! - заявил Эрик. - У меня на этот счет есть свои соображения. Во-первых, мы можем следовать за ледяным полем на буксире, пока оно будет дрейфовать на юг или на запад. Это избавит нас от непрерывной борьбы с айсбергами: наш ледяной "паром" будет гнать их впереди себя. Во-вторых, мы выгадаем время, чтобы добыть необходимое нам топливо на самом же "пароме", а потом, когда нам будет удобно, самостоятельно закончим плавание. - Что ты хочешь этим сказать? Уж не скрываются ли в недрах торосов угольные залежи? - смеясь, спросил доктор. - Нет, разумеется, не угольные залежи, но нечто такое, что вполне заменит нам твердое топливо. Это залежи "животного угля", в виде моржового жира. Мне хочется испытать его, ведь наша топка специально приспособлена для такого рода горючего. Прежде всего был отдан последний долг обоим мертвецам: их опустили в воду с привязанным к ноге пушечным ядром. Затем "Аляска" пристроилась к ледяному полю с таким расчетом, чтобы двигаться вместе с ним и быть в то же время под его защитой. Это дало возможность беспрепятственно перенести на борт продовольствие, которое ни в коем случае нельзя было потерять. Когда погрузка была закончена, корабль пристал к северной оконечности ледяного поля, где было найдено надежное укрытие от айсбергов. Правота Эрика полностью подтвердилась: следуя на буксире, "Аляска" делала в среднем до шести узлов, а этого было вполне достаточно, пока она не вышла из опасной зоны дрейфующих льдов. В то время как гигантская льдина, влача на буксире своего спутника, подобно плавучему материку, величественно продвигалась к югу, экипаж "Аляски" не прекращал охоту на моржей. Дважды или трижды в день группы охотников. вооруженных гарпунами и ружьями, высаживались с гренландскими собаками на ледяное поле и окружали морских чудовищ, дремлющих неподалеку от воды. Моржей убивали выстрелом в ухо, разрубали тушу, отделяли жир, нагружали его на сани и переправляли с помощью собак на "Аляску". Эта охота была такой легкой и обильной, что не прошло и недели, как складские помещения были буквально забиты моржовым жиром. По-прежнему увлекаемая к юго-западу дрейфующим ледяным полем, "Аляска" достигла уже 40° долготы под 74-й параллелью и таким образом оставила позади себя Новую Землю, обогнув ее с севера. Плавучий остров из льда под воздействием солнечных лучей сократился к тому времени почти вдвое, а оставшаяся его часть, изрезанная трещинами и пересеченная глубокими бороздами, явно приближалась к своему окончательному распаду. Уже близок был час, когда громадное ледяное поле должно было превратиться в скопление дрейфующего льда. Эрик не стал этого дожидаться. Он приказал выбрать якорь и направить судно носом к западу. Моржовый жир, заложенный прямо с ходу в топки "Аляски", в смеси с небольшим количеством угольной пыли оказался превосходным топливом. Единственным его недостатком было быстрое засорение дымовых труб, вследствие чего их ежедневно приходилось прочищать. Что касается специфического запаха моржового жира, который, без сомнения, неприятно подействовал бы на средиземноморских пассажиров, то шведским и норвежским морякам он не причинял почти никаких неудобств. Обширный запас топлива помог "Аляске" держать пары до последнего часа и, несмотря на встречные ветры, быстро покрыть расстояние, отделявшее ее от европейских морей. 5 сентября она была уже в виду Нордкапа в Норвегии и, даже не зайдя в Тромсе - в этом не было особой надобности - обогнула Скандинавский полуостров, снова пересекла Скагеррак и вернулась к месту своего отправления. 14 сентября "Аляска" бросила якорь в Стокгольме, в тех самых водах, которые она покинула 10 февраля прошлого года. Таким образом, под командованием двадцатидвухлетнего капитана за семь месяцев и четыре дня было совершено первое кругосветное плавание в полярных водах! Этому географическому эксперименту, с такой быстротой проверившему и дополнившему результаты великой экспедиции Норденшельда, вскоре предстояло приобрести громкую мировую славу. Но, пока суть да дело, газеты и журналы не успевали еще оповестить о заслугах капитана "Аляски". Да и не только он сам, но даже немногие, близкие ему люди, вряд ли могли по достоинству оценить огромное значение его экспедиции, и уж, во всяком случае, меньше всего подозревала об этом некая особа, по имени Кайса. Надо было видеть, с какой снисходительной улыбкой она выслушала рассказ о путешествии. - И стоило добровольно подвергать себя таким опасностям! - сказала она, ограничившись только этой репликой. Впрочем, при первом же удобном случае она не преминула бросить камень в огород Эрика: - Теперь, когда пресловутого ирландца уже нет в живых, мы избавились, наконец, от этого скучнейшего дела! До чего разителен контраст между холодными сухими словами Кайсы и письмом, полным сердечного волнения и нежности, которое Эрик вскоре получил из Нороэ! Ванда сообщала ему, в какой тревоге она и матушка Катрина провели эти долгие месяцы, как они мысленно следовали за "Аляской", пакую радость им доставило известие, что наконец-то путешественники вернулись в родную гавань!.. Если даже экспедиция и не достигла тех результатов, которых ожидал от нее Эрик, то все равно ему не -следует чрезмерно сокрушаться. Ведь Эрик прекрасно знает, что хотя у него и нет родной семьи, но зато есть другая семья - в бедном норвежском селении, - которая его нежно любит и устремляет к нему все свои помыслы. Неужели он не выберет время, чтобы навестить эту семью, которая всегда считала его своим и никогда от него не откажется? Неужели он не может найти возможность подарить им хотя бы недельку-другую?.. Ведь это самое сокровенное желание его приемной матери и его младшей сестры Ванды и т. д., и т. п. В этих задушевных словах и в тонком запахе трех цветков, сорванных на берегу фьорда и вложенных в конверт, Эрик, казалось ему, вновь обретал свое детство. Что могло быть более целительным для его опечаленного сердца и что могло помочь ему быстрее справиться с горьким разочарованием от неудачного финала экспедиции, если не заботы самых близких и дорогих людей7' Между тем пришлось признать очевидный факт и отдать ему должное: плавание "Аляски" было событием не менее важным, чем плавание "Веги". Имя Эрика отныне везде упоминалось наравне со славным именем Норденшельда. Все газеты были заполнены сообщениями о необычном кругосветном путешествии. Корабли всех наций, стоявшие в стокгольмской гавани, условились поднять одновременно флаги в честь этой новой победы навигационного искусства. Сконфуженного и удивленного Эрика повсюду встречали овациями, как настоящего триумфатора. Научные общества являлись в полном составе засвидетельствовать уважение молодому капитану и всему экипажу "Аляски". Гражданские власти собирались наградить участников экспедиции национальной премией. Все эти похвалы и вся эта шумиха донельзя смущали Эрика. Ведь он-то хорошо знал, что преследовал своим путешествием главным образом личные цели, и это заставляло его стыдиться своей неожиданной славы, к тому же еще неимоверно раздутой. А потому он решил при первом же удобном случае чистосердечно рассказать о том, что заставило его пуститься в далекое плавание, что он искал, но так и не нашел в арктических морях, иными словами - предать гласности загадочную историю своего происхождения и гибели "Цинтии". Случай не замедлил представиться в лице безбородого, юркого как белка, почти карликового роста человечка, отрекомендовавшегося репортером одной из главных стокгольмских газет. Эта странная личность неожиданно заявилась на борт "Аляски", чтобы "удостоиться чести получить интервью от самого капитана". Единственной целью искушенного газетчика, скажем об этом сразу, было извлечь из своей очередной жертвы строчек на сто биографических сведений. Разумеется, он и не мог рассчитывать на то, что "объект", будет до такой степени податлив и так легко согласится подвергнуть себя "вивисекции81". Эрика же разбирало нетерпение поскорее сообщить всю правду и объявить во всеуслышание, что его только по ошибке принимают за нового Христофора Колумба. И он поведал без утайки всю свою историю: как он был найден в море бедным рыбаком из Нороэ, учился у господина Маляриуса, воспитывался в Стокгольме в доме доктора Швариенкрона, как возникло предположение, что Патрик О'Доноган владеет ключом к тайне, как удалось выяснить, что ирландец находится на борту "Веги", как он отправился с друзьями на его поиски и вынужден был изменить свой маршрут, а потом пошел к Ляховским островам и далее к мысу Челюскина... Эрик все это рассказал как бы в свое оправдание, желая освободиться от незаслуженно присвоенной ему славы героя. И сообщил он обо всем так подробно именно потому, что его больше всего смущали похвалы за поступки, казавшиеся ему самыми обыденными и естественными. Тем временем карандаш репортера, господина Скиррелиуса порхал по бумаге со стенографической быстротой. Даты, имена, мельчайшие факты - все было подробно записано. Скиррелиус говорил себе с замиранием сердца, что извлечет из этой исповеди не сотню строк, а добрых пятьсот или шестьсот. И каких строк!.. Это будет потрясающий отчет, почерпнутый из первоисточника, захватывающий, как лучший фельетон! На другой день этим отчетом были заполнены три колонки саадой распространенной в Швеции газеты. И, как нередко бывает в таких случаях, искренность Эрика не только не умалила его заслуги, но, напротив, придала им еще больший вес, а его исключительная скромность и романтическая тайна, которой была окружена его биография, послужили приманкой для прессы и публики. Статья Скиррелиуса вскоре была переведена на многие языки и обошла всю Европу. Достигнув Парижа, она проникла однажды вечером на газетном листе, еще влажном от типографской краски, в скромно обставленную гостиную, находившуюся в третьем этаже старинного особняка на улице Деварен. В гостиной сидели двое - высокий красивый старик и седая дама в трауре, казавшаяся еще молодой, несмотря на отпечаток безысходной грусти на всем ее облике. Она машинально водила иглой по канве, в то время как мысли ее были обращены к прошлому и взор был затуманен каким-то неотвязным мучительным воспоминанием. Старик небрежно просматривал газету, которую только что подал ему слуга. Это был г-н Дюрьен, бывший генеральный консул и один из секретарей Географического общества - тот самый господин Дюрьен, который присутствовал в Бресте у морского префекта на банкете по случаю прибытия "Аляски". Не удивительно, что имя Эрика заставило его встрепенуться, как только он заметил биографический очерк о молодом шведском мореплавателе. Но когда он еще раз внимательно перечитал статью, его и без того изможденное лицо покрылось смертельной бледностью, и руки, сжимавшие газету, так сильно задрожали, что это не могло укрыться от внимания молчавшей до этой минуты дамы. - Отец, вам плохо? - спросила она с тревогой. - Мне кажется... слишком сильно натопили камин... Я пройду к себе в кабинет, - наверное, там не так душно... Пустяки... легкое недомогание! ответил г-н Дюрьен, уходя в соседнюю комнату. Как бы невзначай он захватил с собой газету. Если бы дочь в состоянии была в ту минуту прочесть мысли своего отца, то в охватившем его смятении чувств она прежде всего обнаружила бы намерение во что бы то ни стало скрыть от нее эту статью. Она хотела было последовать за отцом в кабинет, но, вовремя догадавшись, что он ищет одиночества, безропотно подчинилась его капризу. Вскоре она услышала, как он ходит по кабинету взад и вперед большими шагами, то открывая, то снова затворяя окно. Только через час она решилась приоткрыть дверь, чтобы узнать, как он себя чувствует. Г-н Дюрьен сидел на своим столом и писал письмо. Однако г-жа Дюрьен не заметила, что глаза его были полны слез...