Страница 37 из 79
Попытки женской прозы утвердиться наравне с традиционной мужской в идейной содержательности своей носят характер привнесения в общественное сознание этакого esperation de maladie.
Я уже как-то писал о женщинах в СИ. И вот вновь прихожу к выводу, что любое присутствие женщины в библиотеке Мошкова дарит пример той или иной социальной аномалии. Это либо амнезия и недостаточность, как в случае с Асей Анистратенко, литературные потуги которой напоминают открывание и закрывание рыбой рта... Рот открывается и закрывается... Глаза выпученно глядят, а ничего не слышно. Нет мыслей.
А вот в случае с разрекламированной некими иногородними поклонниками творчества Елены Стяжкиной, ее повести "Паровозик из Ромашково" - болезнь иная. Слова из-под пера у этой дамы выходят достаточно слышные. И (вот уж прям по заявке еще одной знаменитой на СИ фемины - некоей Джэн) кстати посмотреть на эти слова с позиции опубликованного недавно малого манифеста.
Друганы мадам Стяжкиной в своей рецензии писали о некоем небывалом блеске стиля...
И что мы находим? Претензию на что-то среднее между аббатом де Прево, ранним Львом Толстым и Айрис Мердок - от всего понемножку - этакая messalenia из потока сознания и дневниковых отрывков. Нового здесь ничего нет - открытия в форме изложения мадам Стяжкина никакого не сделала. Парадоксальное кольцо вроде "завтра было вчера" можно прочитать и у Франсуазы Саган. А вот что до нравственных подвигов, то извините - ценность изысканий госпожи Стяжкиной в представлении образа героини нашего времени сравнима разве что с ценностью проникновения бледной спирохеты в здоровый общественный организм. Вообще, общественная ценность вызывания. сочувствия к откровенной нравственной распущенности, преподносимой под соусом ПОПЫТКИ ПРОВИНЦИАЛЬНОЙ БАРЫШНИ ЖИТЬ ПО МЕРКАМ СТОЛИЦЫ, выглядит так же гадко и беспомощно, как и попытка легитимизировать в общественном сознании образ вора или наркомана, что с успехом и делается в нынешней поп-литературе. Вообще, подобные madame Стяжкиной и mademoiselle Джэн провинциалки за то и любят столицы, что там, мол, настоящая жизнь - там можно курить на улице и не быть одернутой за это отсталой дремучей бабу лей. Свобода в их понимании - этакая правильная столичная житуха, полная освобожденноеTM от рутинной морали и природой заложенной ответственности женщины... В понимании Стяжкиной и Джэн мораль - понятие о необходимой компоненте женской сдержанности - так же мешают жить, как длинная юбка при входе и выходе из общественного транспорта. Этим духом и наполнено сочинение госпожи Стяжкиной.
Имеет ли такая литература право быть?
Вопрос столь же забавный, как и претензия уже помянутого мною возбудителя срамной болезни быть представленным в благородном зверинце наряду с жирафой и слоном на том лишь основании, что спирохета - тоже представитель живой материи.
Должна ли литература быть нравственной?
Обсуждать этот вопрос с дамами, желающими переехать в Питер ради того, что там на улице можно курить, а на заседание кафедры ходить в штанах, полагаю лишенным смысла...
Правда, зависть провинциальных барышень к столичным штучкам очень быстро перерастает в зависть к отъехавшим на ПМЖ. В этом вершина НОВОЙ ЖЕНСКОЙ СТОЛИЧНОЙ МОРАЛИ. Советую всем мадамам и мамзелям, грешащим пером и клавиатурой, - почитать пьесу "Собака" - там мораль новой героини нашего времени так и определена: самозабвенно выполнять оральный секс за парижскую прописку..."
Покончив с неведомой Ивану Стяжкиной, рецензент в той же непринужденной венерологической манере прошелся по творчеству Укусицкой, Дрынцовой и полковника Алексеевой, а на прощание отмел от себя возможные обвинения в сексизме, пообещав в следующем своем литературном обозрении ("оборзении" - поправил про себя Иван) разобраться с мужской частью списка лидеров отечественной словесности. В список входили звезда мейнстрима Георгий Сенсеев с историческим детективом "Асфодель", авангардный кумир Петр Левин с романом "Котовский и Вакуум", молодежно-альтернативный Федя Фак-off с текстом "Гаспачо не херачит" и злободневно-оппозиционный Александр Невжилов с документальным боевиком "Вынос Меченого, или Беловежские Трупоеды". Себя Иван в этом списке не нашел - и вздохнул с облегчением.
А вот подпись под статьей заставила Ивана вздрогнуть.
- Ни фига себе! Хотя... Он и тогда не упускал свой шанс опустить ближнего...
- Ты о ком? - поинтересовалась Алиска.
- Об авторе этого опуса. Алиска аж подскочила.
- Так ты знаком с Модестом Ломовым? Что ж ты молчал?! Надо немедленно организовать встречу!
Как Иван ни отнекивался, но пришлось уступить любимой даме...
Модеста Карловича Ломова он узнал сразу, хотя со времен буйной Ванькиной студенческой молодости боготворимый многими загадочный и скандальный препод сильно изменился. Погрузнел, обрюзг. Но никуда не делись ни малый, почти детский росточек, ни сутулость, переходящая в горбатость, ни знаменитая всклокоченная борода.
Ивану сразу вспомнилась душная аудитория, до отказа забитая публикой, в значительной своей части пришлой, внешним видом своим вызывающей ассоциации скорее с "Сайгоном", нежели с родным филфаком. В спертом воздухе витал дух портвейна и нонконформизма, да и название факультативного спецкурса, заявленного молодым доцентом Ломовым, заключало в себе некий завлекательно-диссидентский намек. Непонятно, зато как смело! Оппозитивная семасиология...
Лектор тогда позволил себе опоздать минут на десять, но народ терпеливо ждал - и встретил припозднившегося кумира громом аплодисментов. На бегу выпрастываясь из длинного, не по размеру, пальто, светило просеменил к кафедре и вместо того, чтобы чинно встать за нее, уселся прямо на стол и, болтая коротенькими кривыми ножками в четырехрублевых кедах, простужено выкрикнул:
- Здрасьте, здрасьте!.. Ну что, дебилы, попробуем вас вылечить. Правило первое: забыть все, что понапихали в ваши тупые бошки всякие академические козлы. Правило второе: лекции для неспособных понять с первого раза и вообще тупых читают в других аудиториях, я же не имею привычки повторять...