Страница 137 из 139
Почти не таясь, она вышла из-за кедра, прицелилась, держа пистолет обеими руками, - и всадила в эту спину всю обойму. Будто в кино, на черной ткани спецовки эффектными брызгами взметывались дырочки. Ким грузно рухнул на колени и повалился прямо на Поручика.
У Тани закружилась голова - так было всякий раз, когда ее сознание покидал "охотник". Она присела, нетвердой рукой достала из мятой пачки сигарету. Теперь оставалось только ждать.
- Я сама не понимаю, как все произошло, - говорила она, прихлебывая горячий чернущий чай из эмалированной кружки. - Мы с Яне дежурили у камней попеременно. Я, должно быть, задремала возле костра и очнулась от крика Яне. Увидела, что он лежит, а над ним стоит этот, спиной ко мне. И тогда я выхватила пистолет...
- Успокойтесь, милая, все хорошо. Вы поступили отважно и правильно. И не переживайте, что человека убили. Ким был не человек, а бешеный волк. На его совести здесь, на прииске, три убийства и Бог весть сколько прежде.
Говорил Чинский, а всего в конторе сидели четверо - он, Таня, Архимед и еще средних лет человек, крепкий, с суровым лицом. Начальник охраны комбината. Получив от председателя артели радиосообщение о происшествии на соседнем прииске и о том, что в преследовании беглеца принимает участие Таня, он немедленно поднял вертолет с десятком отборных вохровцев и парой обученных овчарок и полетел на Измаил. Пока около зимовья происходила конфронтация Поручика и Тани, собаки уже взяли след Кима. Он, как выяснилось, отсиживался в глухом буераке, днем рискнул выбраться, возле брода зарезал второго уйгура и отобрал карабин. Тот выстрел, что слышала Таня, произвел товарищ погибшего, обнаружив труп. Он стрелял в воздух, вызывая подмогу. И вышло так, что первым на месте гибели Яне Попа и Кима оказался Архимед. Это сняло многие проблемы...
- Что Ким не стал стрелять, а предпочел завалить Попа ножом, это как раз понятно, - словно разговаривая с самим собой, произнес начальник охраны. Непонятно другое. Как Поп, все же милиционер бывший, подпустил его так близко и дал себя угробить, а главное, почему у него штаны спущены оказались.
- Отлить, наверное, собрался. Вот и бдительность утратил, - тем же тоном откликнулся Архимед, а Чинский добавил:
- Да он вообще был вояка никакой, только понты колотил да на работягах безответных отрывался. Вон, даже пушку свою не зарядил.
- Хорошо еще, что про вашу не забыл, - обратился начальник охраны к Тане и поднялся. - Думаю, товарищи, что это происшествие предавать огласке нецелесообразно. Пойду проинструктирую своих орлов.
В Москве жизнь текла прежним порядком. Ничего принципиально нового не было месяца три, а потом Шеров пригласил Таню к себе домой, сообщив, что в гостях у него человек, которому он очень хочет ее представить. Он встретил ее в прихожей, но вместо гостиной провел в спальню.
- Закрой глаза, - сказал он и застегнул ей на шее какую-то цепочку.
Таня открыла глаза и посмотрела в большое зеркало на трюмо. Ее старая цепочка с медальоном, в котором - голубой алмаз, когда-то подаренный Павлом.
- Гад же ты все-таки, Шеров. Я-то обыскалась. Почему не сказал, что он у тебя?
- Чтобы ты возвратила его своему благоверному? Извини, это не входило в мои планы.
- А теперь входит?
- Увидишь. Пойдем в гостиную. Там, за журнальным столиком, разложив перед собой кожаную папочку, сидел отдаленно знакомый ей пожилой пижонишко Лимонтьев, которого Шеров несколько лет назад неизвестно зачем сделал директором какого-то скучного института. Завидев Таню, он поспешно вскочил, поцеловал руку, сказал пару затрепанных комплиментов, после чего продолжил беседу с Шеровым. Со второй его фразы Таня напряглась - речь шла о тех самых голубых алмазах, которыми когда-то с таким энтузиазмом занимался Павел. В институт приехала американская ученая дама со смешной фамилией Кайф и шибко интересуется алмазами и, в частности, давнишними разработками Павла. Ох, не случайно Шеров возвратил ей медальон именно сегодня. Он ничего не делает случайно. Таня слушала их мудрый разговор и понимала, что у Вадима Ахметовича возник на тему алмазов шкурный интерес, и сделалось как-то не по себе.
- Оно? - обратился к ней Шеров. Таня кивнула - нелепо было отрицать очевидное.
- Покажи.
Не хотелось, но пришлось предъявить алмаз Лимонтьеву, у которого глазки разгорелись самым непристойным образом, и пригласить его к себе, уже с американкой.
После ухода Лимонтьева у Тани был серьезный разговор с Шеровым. В ее жизни существовало два человека, которые в ее сознании никак не совмещались, пребывая в разных, несоединимых мирах. Сближение этих миров чревато гибелью для менее жизнеспособного из них, сколь бы прекрасен и чист он ни был. И Таня без обиняков заявила Шерову, что категорически запрещает ему каким-либо образом вмешивать Павла в свои делишки. Вадим Ахметович был на редкость терпелив и смиренен, подробно и убедительно растолковал, что намеченный альянс законен и результаты его будут для Павла Чернова положительны во всех смыслах. Человек получит возможность вернуться к любимому делу, начнет наконец зарабатывать, воспарит духовно. Шеров клятвенно пообещал Тане ни к каким комбинациям Павла не подключать, ограничить его участие в проекте чистой наукой и при первой же возможности отпустить с миром. Таня не столько поверила тогда Шерову, сколько согласилась с его логикой. Потому что очень хотелось с ней согласиться: изредка общаясь с Адой по телефону, она знала, насколько хреновы у Павла дела.
И дала себя убедить. Правда, напоследок не удержалась и впервые позволила себе угрозу в адрес шефа.
- Смотри у меня, кобелина, - заявила она своим "эротическим" тоном. Ежели с моим чего по твоей милости случится!..
- Да ты чё, лапушка! - под стать ей ответил Шеров. - Падла буду, век воли не видать!
Но оба понимали, что реплики их шутливы только по форме.
Тридцатого сентября "стекляшка": закрылась на спецмероприятие - отмечали золотой "полтинник" товароведа Смирнова. Этот скромный труженик оказался человеком с широкой душой: гостей собралось человек восемьдесят, вино лилось рекой. Не было числа пьяным целованиям, трогательным признаниям типа: "Я тебя уважаю!" В начале вечера Таня пела с эстрады, потом, уступив свое место цыганам, оказалась во главе длинного стола по левую руку от юбиляра, который подливал ей вина и заплетающимся языком шептал на ухо всякие любезности, опасливо косясь направо, где восседала его монументальная жена. Таня танцевала до упаду, смеялась громко и звонко... Дальше все помнилось урывками: вот она, уединившись с кем-то в уголочке, что-то излагает, дергая за пуговицу; вот, убежав на кухню, сладко рыдает там, обнявшись с посудомойкой; вот снова выплясывает, теперь уже на столе, опрокидывая бутылки босыми ногами...