Страница 68 из 127
Город встретил их лютой августовской жарой. Пять дней они безвылазно провели в гостинице "Таджикистан", лежа в чем мама родила под кондиционером. Надышаться любовью не могли - все было мало им, мало, и любая минута, когда они не касались друг друга, была бесконечно долгой, пустой, напрасной...
Рано утром, "по холодку" они вместе выбирались на Зеленый базар и загружали сумки фруктами, помидорами, орехами, горячими лепешками. Все это великолепие поедалось в течение дня со зверским аппетитом и запивалось крепким чаем. Когда на город опускался желанный вечер и жара спадала, они поднимались, одевались, шли гулять по ярко освещенным улицам, любовались фонтанами с подсветкой, а потом ужинали в гостиничном ресторане и укладывались спать.
Настал день шестой. Таня с наслаждением затянулась сигаретой - Душанбе был завален финским "Мальборо" по полтора рубля, - посмотрела на Павла, лежащего рядом с ней на прохладном линолеуме, вздохнула и спросила:
- Проводишь меня в аэропорт к шести? Мой рейс в шестнадцать десять по Москве, значит в семь десять. Павел встрепенулся:
- Как, уже?
- Да, ты просто забыл. И тебе завтра утром лететь.
- Точно, забыл. Про все забыл. Немудрено. - И со значением посмотрел на Таню. - Ну ничего, у меня здесь работы недели на две осталось. Ненадолго расстаемся.
- Не так уж и ненадолго, - oнa снова вздохнула.
- Да что такое?
- И про это забыл? Я же говорила тебе: мне через три дня нужно быть в Одессе.
- Ах да, красавица-графиня, - печально проговорил он. Ну почему, почему так быстро кончается все хорошее? В эти блаженные дни он открыл для себя Таню с новой, неожиданной стороны, хотя в чем именно заключалась эта новизна, сказать не мог. Должно быть, какие-то штрихи к ее личности добавило долгое пребывание за рубежом. Сам Павел никогда за пределы страны не выезжал и не мог выезжать, поскольку работал в закрытом институте, но во всех, побывавших там, подмечал некоторые перемены, подчас разительные. Как правило, эти перемены Павла немного раздражали, но в Тане каждая новая черточка была восхитительна. Да и могло ли быть иначе?
- Которую убивают на двадцатой минуте фильма... - подхватила между тем Таня. - Так что я быстро отстреляюсь. Пантюхин обещал отпустить через месяц... Знаешь, ты, пожалуйста, береги себя. Мне что-то тревожно...
- Да брось ты! Граница на замке, вертолеты как часы летают, горки на том участке не сильно крутые...
- Я не об этом... Помнишь, ты рассказывал мне про свои экспедиций - как по вечерам пели у костра под гитару, спирт глушили, спорили до хрипоты, собачились, кому посуду мыть, случалось, и морды друг другу били.
- Случалось, - подтвердил он. - Это ты к чему? Боишься, как бы мне тут напоследок чайник не начистили?..
- Погоди, не перебивай, я и сама-то не знаю, как точно передать. Понимаешь, там, в горах, меня не оставляло чувство, будто я снова попала на съемочную площадку. Только декорации и реквизит из одного фильма, реплики из другого, а типажи - из третьего.
- Что-то я не понял...
- Ну, про декорации понятно. Горы, палатки, спальники, рюкзаки, молотки. Природа. Тяжелая физическая работа - она ведь только для тебя и, может, для твоих аспирантов, немножечко умственная тоже, а для других... В таких обстоятельствах человек помимо воли становится грубее, что ли. Во всяком случае, не очень следит за хорошими манерами. А твои прямо из кожи вон лезут все по имени-отчеству, да "пожалуйста", да "будьте любезны".
Павел усмехнулся.
- Так это они перед Лимонтьевым выделывались. Начальство как-никак.
- Фомича твоего я еще понимаю, - продолжила Таня, - он из тех, кто любому начальству попу лижет, на том и поднялся, наверное...
Павел вспомнил характеристику, данную Фомичу Лимотьевым, и вставил:
- Это он образ такой создает. В интересах дела. А так - золотой мужик.
- Может быть. А вот остальных я совсем не пойму. По рожам ведь видно, что в обычной жизни они совсем другие. Заметил, каким поставленным движением этот Рыбин банки с пивом открывал? Будто всю жизнь только баночным "Коффом" отпаивался, а его ведь в наших магазинах не больно-то продают. А Кира? Когда я консервированную спаржу вынула, даже не спросила, что это такое. И джинсы у нее настоящий "супер-райфл", а не польский, как у меня...
- Что ж ты хочешь - как-никак столичные ребята.
- Не просто столичные... Помнишь, мы мои чеки зимой отоваривали? Примерно такие ребята там и околачивались, купить-продать предлагали.
- Ну ты, мать, даешь! Тебе бы романы Юлиана Семенова писать! - весело отреагировал Павел. Но на сердце неприятно защемило.
- Просто я очень тревожусь за тебя, вот и напридумывала всякой чепухи, виноватым голосом сказала Таня. - Ты только не сердись на меня, ладно?
- Ладно, - сказал Павел, прижал к себе и поцеловал. - А ты не бери в голову. Мне вообще-то плевать, чем они там занимаются в свободное от экспедиции время. А здесь к ним никаких претензий нет.
До самого прощания в аэропорту Таня уговаривала его не принимать ее болтовню всерьез. Но уж как-то слишком настойчиво уговаривала - видно, его хотела успокоить, а убедить себя в несообразности своих подозрений так и не сумела. В результате и Павла не убедила. Он всю ночь проворочался с боку на бок и в семь утра выписался из гостиницы невыспавшийся и помятый.
В противоположность ему приехавший отвезти его на летное поле капитан Мандрыка был свеж и бодр, всю дорогу потчевал его всякими армейскими прибаутками, лихо промчался на своем "уазике" через КПП и вырулил прямо на поле.
- Пойду машину готовить, груз принимать и всякое такое. Часа на полтора. Завтракал, Митрич?
- Не успел, - признался Павел.
- Вот и я гляжу, что ты не свой какой-то. Вон там барак кирпичный видишь? Дуй туда, там столовка офицерская, приличная вполне, подхарчись маненько.
В столовой было чисто, пусто - только за угловым столиком сидел какой-то толстый человек в камуфляже, в окне гудел кондиционер. Павел прошел через зал к стойке.
- Кушать что будем? - спросила внезапно появившаяся перед ним буфетчица с обвисшими щеками.
Павел взял сметаны, сосисок с горошком, яйцо, лепешку и стакан чаю и понес к ближайшему столику.