Страница 52 из 127
За праздники Павел немного пришел в себя. Вечером из Парижа позвонила Таня, оживленная, бодрая, и разговор с ней впервые вызвал в нем тягостное чувство. Сославшись на необходимость экономить деньги, он быстро этот разговор завершил, но так и не отошел от аппарата. Застыл, глядя в зеркало, стараясь разобраться, что это на него нахлынуло. Понял быстро - горькая досада от ощущения собственной несостоятельности невольно выплеснулась на самого любимого человека... И тут же накатил стыд...
Восьмого Павел весь день мотался по островам, чередуя бег с быстрым шагом, и домой явился без задних ног. Девятого как ни в чем не бывало вышел на работу, где с легким злорадством выслушал стенания коллег, страдающих от лютого абстинентного синдрома. В последующие дни он все чаще выбирался в курилку включался в общие разговоры и постоянно ловил себя на том, что сводит беседу к одной теме: о тех, кто ушел из науки и подался в таксисты, в официанты, в шабашники... А что? Ну, не в официанты, конечно, а в какую-нибудь бойкую разъездную бригаду коровники строить... Или в длинную изыскательскую экспедицию куда-нибудь на север, на восток, к черту, к дьяволу...
Отец исправно ходил по магазинам, кухарил, выгуливал Беломора, наводил чистоту,, стирал белье в машине - но едва ли обменивался с сыном и даже горячо любимой внучкой хотя бы десятком слов за день. Вечером они находили на плите или в холодильнике готовый "обедо-ужин" (это название возникло само собой еще до Тани - а что, для обеда поздно, для ужина рано) и щелку света под дверью кабинета Дмитрия Дормидонтовича. Он безвылазно проводил там вечера, что-то читал и записывал в толстую тетрадь. Как-то раз, когда отец, надев парадный костюм с орденскими планками, отправился на какое-то партийное мероприятие, куда его по старой памяти изредка приглашали, Павел зашел к нему в кабинет за линейкой, срочно понадобившейся Нюточке. Он посмотрел на стол, но линейки там не было. Зато Павел увидел там тетрадь и раскрытую книгу.. В тетрадь он лезть посовестился, а в книгу заглянул. "Материализм и эмпириокритицизм", капитальный труд великого вождя, до тошноты надоевший еще в студенческие годы. На полях заметки рукой отца. "Неплохо как партийная директива, но как мировоззрение бред!.. Глупо переть против науки, да и не надо... Ну и пусть Бог - разве он мешает нам, коммунистам? Атеизм классиков - исторический казус, дань времени..." Ого, неслабо для секретаря обкома, даже бывшего! А в сущности это здорово, молодец старик - нашел, чем мозги занять капитально, не дает ржаветь мыслительному аппарату.
Осень сменилась зимой, неровной, со скачками давления и частыми перепадами от колючих морозов до слякотной оттепели. Отец стал неважно себя чувствовать и из дома почти не выходил. Павел сменил пробежки на интенсивную сорокаминутную зарядку. Между Таниными звонками и редкими открытками настроение падало до нуля, хотелось послать все к черту. И когда Нюточка однажды проснулась с красным горлом и совсем сопливая, Павел беззастенчиво воспользовался ситуацией, вызвал врача из детской поликлиники и потребовал оформить себе больничный по уходу за ребенком. Получив бюллетень, он смазал Нюточке горло люголем, закапал в нос всегда имеющийся в доме галазолин. Немножко повякав для порядка, она преспокойно ускакала в гостиную смотреть телевизор, а Павел снял с полки "Игру в бисер", залег на диван и незаметно задремал под хитроумный текст Гессе.
Разбудил его телефонный звонок и чуточку охрипший Нюточкин голос:
- Папа, тебя!
- Мама?
- Нет, какой-то дядя.
Из института? Быстро хватились, гады. Ну ничего, у него документ имеется. Павел лениво поднялся с дивана и гадливо взял трубку.
- Чернов слушает.
- Здравствуйте, Павел Дмитриевич. Хорошо, что застал вас дома. Узнали?
- Вадим Ахметович?
- Он самый. Проездом из Братиславы. У меня для вас письмо и посылочка от Тани.
- Где вы? Как она?
- Я в "Астории". Она прекрасно. Работает увлеченно. Иржи ею доволен. Впрочем, она, наверное, сама обо всем написала.
- Я... я хотел бы вас видеть.
- Это просто. Сейчас мне надо отлучиться, но часикам к пяти рассчитываю вернуться. Скажем, в половине шестого? Я буду ждать вас в холле.
- Я приду.
- Да, Павел Дмитриевич, вот еще что: вы помните самый первый наш разговор в Коктебеле?
- Да.
- А помните, я обещал, что мы непременно к этому разговору вернемся?
- Да. - Голос у Павла дрогнул.
- Так вот. Тут в соседнем номере остановился мой добрый знакомый, доктор как раз ваших наук, тоже из Москвы. Я говорил ему о вас, он заинтересовался и хотел бы побеседовать с вами. Вы не против совместить две встречи?
- Нет.
- Отлично. Так я жду вас.
- Спасибо...
Шеров повесил трубку. Павел еще немного постоял, подышал в трубку и пошел курить на кухню.
В двадцать пять минут шестого Павел стоял у внушительного подъезда "Астории" и нервно курил, притопывая ногами от холода. Конечно, можно было бы войти в теплый вестибюль, но Павлу не хотелось появиться там даже на минуту раньше назначенного и тем самым показать свое нетерпение. Когда минутная стрелка на его часах встала прямо напротив цифры шесть, он бросил окурок, расправил плечи и толкнул дверь. Шерова он заметил сразу - тот непринужденно сидел в кресле за киоском и листал журнал. Павел взял курс на это кресло. Шеров оторвал взгляд от страницы, встал и двинулся навстречу Павлу.
- Вадим Ахметович! - сказал Павел, крепко пожимая протянутую руку.
Шеров был одет в добротную темно-серую "тройку", от него ненавязчиво пахло лимонным "Олд Спайсом".
- Вот что, Павел Дмитриевич, - Шеров взял Павла под локоть и повел его через вестибюль. - Не знаю, как вы, а я чертовски устал и проголодался. Давайте-ка зайдем перекусим. Пальтишко можно оставить вон там.
- Вы, Вадим Ахметович, говорили про одного человека. ..
- А-а, так он ждет нас за столиком, - сказал Шеров, толкая створку, высокой лакированной двери с резными стеклами. - Во-он за тем.
И деловито двинулся между столами. Павел последовал за ним, но медленнее, невольно задержав взгляд на роскошном интерьере ресторана, в котором он оказался впервые. Шеров обернулся и остановился, поджидая Павла.