Полоса переменности

Сережин крик что-то изменил. Тонко запищал прибор в изголовье кровати больного и, поднимаясь на ноги, Сережа с ужасом увидел, как дрогнули желтые кожистые веки и старик открыл глаза. Они были серые, мутные, будто набрякшие от воды, и двигались в глазницах бессмысленно и плавно, как у ожившего мертвеца в кино, которое мама запретила Сереже смотреть. Потом раздался хрип. Губы старика разомкнулись, между ними протянулись нити белой, как гуашевая краска, болезненной слюны. Он попытался сказать что-то, но не смог, сделал еще несколько безуспешных попыток, и все шарил, шарил блуждающим взглядом по потолку, а Сережа прирос к полу от страха.

Большая, обтянутая кожей, коротко стриженая голова шевельнулась и медленно повернулась набок. Старческие глаза смотрели прямо на Сережу, стараясь сфокусироваться. Тонкие губы снова разошлись, и через черную трещину между ними вырвался вздох.

— А… ох… — произнес старик. — Ан — оххх… А-то’… Антоша…

В коридоре слышалось жужжание и позвякивание роботов. Похожий на перевернутое ведро врач уже въезжал в комнату, когда старик, совершив над собой титаническое усилие, начал двигаться. Его тонкая, похожая на паука ладонь зашевелилась под одеялом и выползла наружу. Старик тянулся к Сереже, но ему не хватало каких-то пятнадцати сантиметров чтобы дотронуться до него. Карина монотонно отдавала указания об экстренной медицинской помощи, лекарства впрыскивались в кровь ее единственному пациенту, врач-ведро, мигая лампочками, анализировал показания приборов, но ни старик, ни мальчик этого не замечали.

Старик сжался пружиной, разогнулся и рванулся вперед. Его худое тело перевалилось через край кровати, лопнули и оборвались провода и трубки, истерично запищали медицинские приборы. Его левая рука, описав по воздуху широкую дугу, вцепилась в худенькое детское запястье.

Сережа тонко и пронзительно завизжал, когда резкий рывок заставил его упасть. Желтое лицо старика лежало прямо напротив его лица. Глаза старика не двигались, рот был открыт и сведен судорогой. Он был мертв, и его жесткие прохладные пальцы крепко сжимали Сережину руку. Не в силах справиться с ужасом, Сережа потерял сознание.

Первые колючие снежинки слетали с хмурого неба, когда Антон и Анна подходили к дому Рубиных. Дом был все тот же: два этажа, ярко-синие стены, белые пилястры на фасаде, маленькое, в две ступени, крыльцо. Лужайка перед крыльцом едва начала зеленеть, и на влажной ее земле чернели свежие следы от тонких колес инвалидной коляски. Следы были глубокими и неровными, кусочки дерна рассыпались по сторонам, словно коляска ехала на большой скорости. По тротуару тянулись два тонких черных следа, но земля с колес быстро осыпалась, и следы растаяли.

Дом показался Антону пустым. Медицинские кровати, на которых раньше лежали его родители, были застелены, приборы не работали. Тишина в доме стояла гробовая.

— Где мальчик? — спросил Антон.

— В гостиной, — ответила Карина.

Антон пошел туда, ведя за собой Анну, и увидел мальчика, лежащего на диване.

— Что с ним?

— Глубокий обморок, — ответила Карина.

— А где мой отец?

— С прискорбием сообщаю, что ваш отец скончался. Он пришел в себя перед самой смертью, чем, видимо, сильно напугал ребенка, пытался куда-то идти, упал и умер. Роботы подняли его тела с пола, убрали и одели согласно традициям. Тело вашего отца находится в гробу, который выставлен в дальней комнате, чтобы родные и знакомые могли с ним попрощаться.

Антон оставил Анну в гостиной, сидеть рядом с мальчиком на краю дивана, а сам пошел к телу отца. Он стоял у гроба, сложив перед собой руки и склонив голову, смотрел на мертвое восковое лицо и думал о том, как сильно любил его. Он не видел его больше десяти лет, но от мысли о том, что отец есть, ему было хорошо. Теперь Антон потерял его навсегда. Боль от потери была резкой и настоящей.

Вернувшись в комнату, он спросил у Карины:

— Почему мальчик до сих пор не очнулся?

— Он только что открывал глаза. Он притворяется, Антон Владимирович.

— Притворяется? — растерянно спросил Антон.

— Наверное, боится, — эхом откликнулась Анна.

Антон опустился на колени рядом с мальчиком и, осторожно тронув за плечо, шепнул:

— Эй… Э-эй… Малыш, ты кто? Как тебя зовут?

Ребенок открыл глаза. Взгляд у него был робкий и испуганный.

— Все хорошо, малыш, — сказал Антон, — скажи, как тебя зовут. Мы тебя не обидим.

Мальчик замычал, не размыкая губ. Звук напугал его, он забился на диване, словно запутался в мычании, как в сети, отшатнулся от протянутых Антоном рук, скатился на пол и на четвереньках, будто зверек, ринулся к маленькому столу, придвинутому к стене. Стол был низкий, декоративный, на тонких изогнутых ножках, предназначенный для того, чтобы ставить на него букеты и фруктовые вазы.

— Карина, ты знаешь, кто он? — спросил Антон.

— Нет, — ответила Карина.