Страница 43 из 128
— Потом — хлоп! — продолжил он. — И прорыв в технологиях. Маленький, но достаточный для того, чтобы проводить придуманную в офисах бредятину в жизнь быстрее. И вот перестраиваются города, реки меняют течение, учреждения возникают и исчезают с невиданной скоростью, курс валют скачет как бешеный, а кто-то делает себе на этом дикие бабки. Вот вам и вся переменность.
Рыжий сжал зубы, глаза его стали бешеными и злыми.
— Я как разобрался в этом, меня такая злость взяла… Я мечусь, стараюсь семью кормить. Все рушится, между пальцами утекает… А кто-то, …, жиреет за мой счет? Ну тогда я что решил? Ушел из офиса. Подумал, хер им. Носишься, как савраска, бумажку туда, бумажку сюда… Получаешь копейки, они гребут лопатой, а народ тебя ненавидит, потому как в газетах пишут, какая у тебя нехилая, в среднем, зарплата. А та средняя зарплата как средняя температура по больнице: у начальника — миллион, у меня — двадцать тысяч. Ну а в среднем посчитай, что получается. Ну вот. Пошел на предприятие. Рабочим простым, к станку. Обучили быстро, денег стал получать даже чуть побольше. Но проработал всего-то с месяц.
Ему стало трудно говорить. Игорь почувствовал, что Рыжий подбирается к главному.
— Ясно, что произошло: до кого-то вовремя доперло, что развалится все к хренам. Переменность из-под контроля вышла. Они, понятно, на загранку долго надеялись: и пожрать там, и шмоток прикупить. Но, видать, перестали в какой-то момент. Родной соломкой решили проложиться…
— Кстати, а что за границей? — спросил Игорь, удивляясь тому, что этот вопрос так долго не приходил ему в голову.
— Дык, кто ж тебе, мил-человек, скажет, — осклабился Рыжий. — Как ты проверишь? Может, у них то же самое. Хотя вряд ли. Думаю, границу закрыли. Тогда логично все, что дальше произошло — на войну нужно было работать. Жрачка, обмундирование, вооружение. Опять же — люди. Думаю, бои на границе идут. Они, миротворцы херовы, сюда лезут. А если так, то кого под них кидают? Конечно, тех, кого миротворцы рвутся защищать… Но еще раз говорю — тут не уверен. Не так все может быть.
— Вы сказали, что проработали на заводе очень мало, — тихо прервала Рыжего Полина.
— Да. Всего ничего. Потом пошли слухи, что завод перебрасывают, но толком никто ничего не знал. Я сначала подумал, повторяется история с офисами. Но это был бы полный …, потому что ты представляешь, что такое наладить работу станков на новом месте? А если будут по сто раз в год перебрасывать? Короче, стали паковаться. Денег нам урезали — стало едва хватать. А у меня как раз третий только родился. Ну, стиснул зубы, жил, ждал, что дальше.
Игорь слышал, как за его спиной переступает с ноги на ногу Павлов. Рыжий говорил все глуше, все монотоннее.
— Собрали нас в актовом зале. Там уже ни кресел не было, ни занавеса — голые доски, голые стены. Прямоугольники на стенах чуть темнее цветом — там, где раньше фотки висели с заводских праздников. Сказали: мол, все с семьями едем в чудесное место, чуть не курорт. Расписывали долго: то, мол, сё. Но главное, на что напирали — никакой переменности. Все стабильно. Зона стабильности — так это называется. Мне все это не очень понравилось… Знаешь, именно эта организованность. Не то что, мол, нужна тебе работа — сам крутись, как знаешь. И я подумал: у нас так не делается. На нашей, …, родине так не делается. На нашей родине так поступают, чтобы быть уверенными, что народ не рассосется. Короче, я отказался. Остался дома. Жена орала, как ненормальная. Ей стабильности хотелось. Боялась она. Переменность тогда только подступала, но люди уже вовсю работу теряли, друг друга, детей. Ну вот, она орала, мелкий блажил, средняя плакала. Старший молодец, держался, но бледный был, как полотно. Губа у него дрожала.
Рыжий провел рукой по лицу — быстро, резко, словно стряхивал с бороды и усов осеннюю паутину. Острый колкий снег, будто брошенный пригоршней, стукнул в стекло и осыпался вниз, на угрюмую серо-коричневую зону.
— Ну а с утра — звонок в дверь. Женщина пришла в костюме, коротышка на толстеньких ножках, и папочка у нее в руках со списком. Мол, почему не у автобусов? Я им: мы, мол, не едем никуда, а из-за спины у нее двое выступили — молодые, крепкие. Ну, я готов был, рванул от них в окно. Так и спрыгнул со второго этажа, в клумбу. Жена клумбу устроила, я все ворчал: куда тебе цветы, с тремя-то детьми… А пригодилось. Никогда не знаешь, что в жизни пригодится. Так что ничего не сломал, ушибся только, но это фигня, зажило. Потом сидел в кустах, смотрел, как жену с детьми уводят, уже без вещей, как были. А что? — Рыжий вдруг вскинулся и уставился на Полину.
— Вы слишком спокойно об этом говорите, — холодно ответила она.
— Знала бы ты, сколько раз я об этом говорил. Каждый раз, как в отряд кого-то зову. Чтобы люди не шли на бойню, как скоты, а точно понимали, с чем они тут борются.
— Так с чем же вы тут боретесь? — спросил Игорь.
— Со стабильностью, — ответил Рыжий. — С тем, чего хотела жена моя. Потому что стабильность оказалась совсем не тем, что она себе представляла. Я ведь поехал за автобусами. Машину спер на улице и рванул. Трудно было — они под конвоем шли. Под конвоем, …! Рабочие, их жены и дети. Потом вообще вышли в голую степь. Ни деревца, ни постройки, как на ладони весь. Пришлось рискнуть: машину бросил, пешком по дороге пошел, ночью. А там ворота, да такие, что эти — детская игрушка. Стена — как скала над горной рекой. Зеленая, пластиковая. И тишина вокруг могильная. Только птичка высоко в небе поет. Два дня я там провел — внутрь автобусы потоком, наружу — никого и ничего. Как в черную дыру, будто жрет их там кто-то. Вот я и подумал, не может там быть ничего хорошего. Стал об этом людям рассказывать, первый отряд сколотил. Из него, правда, в живых только — вон — Павлов остался. Охотиться за нами стали почти сразу. Да, Павлов?