Полоса переменности

— Может быть, ты тоже хочешь вымыться? — спросил Антон.

— У меня не получится, — застенчиво ответила Анна. — Я ведь ничего не вижу.

— Я помогу, — сказал Антон и, не слушая слабых протестов, засуетился, неловко завязывая на талии узел, чтобы не падала простыня. Он помог Анне снять кофту, проводил ее в закуток к лохани и принес туда стул, на который она могла бы опереться.

Анна нагнулась, светлые волосы упали вперед, открыв длинную шею с нежными бугорками позвонков. Антон зачерпнул ковшом теплой воды и стал осторожно лить ей на волосы, которые, намокнув, потемнели и заблестели. Он старался следить, чтобы струйки не стекали ей по спине, но воротник безрукавки все равно намок.

— Шампуня нет, — сказал он, вкладывая ей в руку кусок дешевого земляничного мыла.

Анна взяла мыло, медленно, неуверенно поднесла его к голове и провела по волосам, как это сделал бы ребенок: слабо и неуклюже. В темноте, освещенной свечами, ее длинная рука казалась светлой линией на мрачном абстрактном рисунке. При третьем движении бледно-розовый брусок выскользнул из ее пальцев, и Анна замерла, молча ожидая помощи.

— Давай я, — сказал Антон, поднимая мыло. Анна ничего не ответила, и тогда он подхватил левой рукой ее мокрые волосы, а правой принялся осторожно намыливать их. Волосы были мягкими и нежно льнули к его ладони. С каждым движением он чувствовал все большую неловкость, а еще — странную теплоту, растекающуюся по телу. Чувство было приятным, хрупким, Антон старался двигаться как можно медленнее, как будто оно могло выплеснуться и утечь вместе с мыльной водой.

— Все, — сказал он, ополоснув волосы теплой водой, и накинул ей на голову полотенце. Анна выпрямилась и сказала:

— Вы не могли бы теперь выйти?

— Конечно.

Антон увидел, как ее пальцы поднимаются к верхней пуговице безрукавки, и поспешно ушел в комнату. Прислушиваясь к доносящимся из-за печки звукам, он начал рыться в шкафу и скоро отыскал себе полный комплект одежды, который хотя и был предназначен для человека чуть более плотного и не такого высокого, но в целом вполне подошел.

Антон был уверен, что хозяева не вернутся, однако решил заплатить за еду и вещи. Он снял с руки и положил на стол единственную ценную вещь, которая была у него с собой — наручные часы. Антон знал, что они стоят намного дороже всего, что он взял, но платил не за вещи, а за вторжение, за нарушение чужой, чистой жизни.

За печкой медленно и нерешительно стекали в лохань струи воды, потом что-то негромко стукнуло, и почти сразу вслед за этим раздался грохот. Антон бросился за печь и увидел, что Анна лежит на полу, и ее рука застряла между прутьями в спинке стула, который тоже упал и теперь целился в Антона четырьмя обшарпанными ножками. Пол вокруг был мокрым.

— Ты жива? — спросил он, поднимая Анну.

— Все в порядке.

Антон поставил на место стул и нашел выскочившее из рук Анны мыло. Потом он медленно лил воду на ее плечи, стараясь не смотреть, как тонкие струйки стекают вниз по ее спине и груди. У нее было крупное, но удивительно гармоничное тело с небольшими крепкими грудями и плавной линией там, где тонкая талия переходила в широкие бедра. Антон смотрел на Анну, но думал о Лине — невысокой, худой, темноволосой, мягкой в каждом движении.

Они погасили свечи и легли спать, Анна — на узкой хозяйской кровати, Антон — на коротком диване, куда с трудом поместился даже полулежа. Посреди ночи она отчаянно закричала. Антон вскочил. Словно почувствовав его резкое движение, она замолчала, и в доме снова стало тихо. Ощупью, наткнувшись по пути на стол, он добрался до Анны и, вытянув руку вперед, понял, что она сидит в кровати и ее бьет крупная дрожь.

— Что? Что случилось? — спросил он шепотом, лихорадочно вспоминая, где они оставили свечи и спички.

— Ничего. Все в порядке, — ответила она. — Плохой сон. Простите, что разбудила.

— Что тебе приснилось?

— Ничего особенно.

— И все же.

— Ничего. Не было сна. Я проснулась, открыла глаза и ничего не увидела. Как будто вокруг вообще ничего нет. Как будто я умерла. Глупо. Тысячи людей живут слепыми, а я делаю из этого какую-то ночную трагедию с криками. Скажите, сейчас ночь или утро?

— Еще ночь. Совсем темно. Я тоже ничего не вижу, и мне тоже от этого не по себе.

— Простите, что разбудила.

— Ничего. Ты молодец, очень смелая. Если бы я ослеп, я бы бы в ужасе…

— Я не смелая, совсем не смелая. Я очень боюсь. Что проснусь, а рядом — никого. И тогда — что мне делать?

— Не бойся, — ответил Антон. — Я с тобой и никуда не денусь. Ты мне веришь?

— Я стараюсь верить. Но мы живем в переменности, а здесь люди иногда растворяются в воздухе.