Страница 78 из 122
- Нет, откуда? И не проболтается никогда!
- Где у тебя перо и бумага? Сиди! Я сам принесу, - Семён Михайлович пресёк попытку репортёра встать.
Послушно взяв самописку, тот уставился на соседа, ожидая приказа. Конечно, давать признание ему не хотелось, но куда денешься? И он занёс перо над левым углом, готовый начертать первые строки, что-то вроде: "начальнику полиции от Резникова Богдана объяснительная…" Однако диктовка Киселёва ошеломила:
- Его высокопревосходительству господину Столбину Е, точка, начальнику Особой Экспедиции, точка…
- Кому?
- Ты, идиот, едва не сорвал тайную операцию. Пиши!
Закипая мозгами от непонимания, Богдан послушно изложил складное перечисление своих проступков, начиная со слежки за Русланом и кончая нелегальным устройством для перехвата почты соседа. Перечитав и подписавшись, он отложил лист с признанием. Второй диктант окончательно выбил его из колеи и смутил чрезвычайно:
- Погоди. Зачем?
- Пиши! Столбину же, в Особую Экспедицию. Так, заголовок. Согласие на тайное осведомительство. С новой строки. Я, нижеподписавшийся…
События происходили слишком быстро и никак не соответствовали прежним, совсем недавним представлениям Резникова о соседе, а ожиданиям – не отвечали вовсе. Судя по написанным и подписанным бумагам, он, вольный репортёр солидной газеты, он, довольно известный в журналистских кругах разоблачитель бюрократии, только что стал сотрудником Третьего Отделения? Которое так рьяно критиковал?
- Вот именно, - словно прочёл его мысли Киселёв. – Чтобы расставить точки над всеми "i", поясню. Я работаю корреспондентом, но одновременно числюсь штатным сотрудником Особой Экспедиции. Всё что я делаю с ходоком, которого ты, надо признать, вычислил правильно, не твоего ума дело. Советую забыть о нём. По-хорошему, я должен был убрать тебя, ликвидировать. Ведь ты поставил под угрозу, ни много ни мало, а отношения Империи с Орденом! Если орденцы узнают про ходока, которого мы сами разрабатываем, то…
Семён Михайлович спохватился, на мгновение замолчал. Резников понял, что сосед сболтнул или чуть не сболтнул лишнее, но сделал вид, будто не заметил ничего. Он уже справился с шоком, частично унял волнение и начинал понимать, что происходит. Главное, агрессия соседа, готового убить репортёра за перехват писем - сошла на нет.
"А подписка о негласной работе на Особую Экспедицию и обязательство не предпринимать ничего потенциально вредного для государства – они всего лишь бумажки", - довольно легкомысленно утешил себя Богдан. Однако Киселёв и тут его вычислил:
- Не вздумай своевольничать! Если ты ляпнешь что-то об этом ходоке, или о любом другом, которого мы оставим себе – сразу стреляйся или бросайся под поезд, под мобиль. О каторге и не мечтай! Без суда и следствия, после жесточайшего допроса… Понял? В глаза смотри!
Выдержать прямой взгляд репортёр не смог. Страх мгновенно влился в него через зрачки, которые немигающее пялились, чернея бездонными дырами на белом, лишённом мимики лице только что разговорчивого собеседника. Тягостная тишина висела в комнате так долго, что напомнила о минуте скорбного молчания при похоронах. Киселёв не отводил глаз, гипнотизировал Богдана, как удав кролика, и дождался ответа:
- Понял.
Забрав подписанные бумаги и перехваченную почту, которая лежала на краю стола, подготовленная к перлюстрации, Семён Михайлович пошёл к выходу, отдав последний приказ:
- Верни почтопровод в прежний вид, пока врезку не обнаружили. Идиот.
Дверь за ним затворилась. Без шумного хлопка, почти беззвучно, хотя, по сути, символично – как любил Богдан писать в репортажах и фельетонах – ведь она только что отрубила прежний период жизни и обозначила начало нового.
- Офигеть... Я работаю на Третье Отделение. На особистов!
И Богдан пошёл к бару. Ему остро захотелось вина. Нет, водки!
Синдром отмены
Как и когда Магдалена исчезла из купе, Дмитрий Сергеевич не заметил. Ночь прошла бурно, в частых повторных ласках. Ни с одной женщиной прежде капитан не испытывал такого неукротимого желания, поэтому угомонился только под утро, положив руку на бедро девушки. Конечно, накрыть ладонью упругий холмик было бы гораздо приятнее, но Лена воспротивилась:
- Ты меня задавишь своей пудовой ручищей!
И вот незадача – она исчезла. Проводники разбудили Мухина, когда состав уже подходил к платформе. Успев лишь ополоснуть лицо, он стремительно оделся, окинул прощальным взглядом столик с недопитым вином и почти нетронутой снедью, улыбнулся воспоминаниям и тотчас ощутил мгновенную готовность натруженного до отказа, казалось бы, органа - продолжить любовный марафон.
На перроне он выбрал укромное место и напрасно ждал, когда поезд покинет последний пассажир. Увы, сестра Магдалена не появилась, видимо, опередила его или, что вероятнее, сошла раньше. Вздохнув, капитан, покинул вокзал и направился в Территориальную канцелярию Третьего Отделения. Инструкция предписывала постоянно сообщать о месте пребывания.
Полная женщина с умным лицом представилась делопроизводителем Деевой. Проверив документы, она предложила чаю. В ожидании Каиркенова капитан успел просмотреть свежие газеты и выслушать сетования Ольги Максимовны на отсутствие в канцелярии полевого агента и на неопытность стажера. Спустя десяток минут вошел Ильгиз Кадырович, обрадовался, как родному, и завёл в кабинет:
- Дмитрий Сергеевич, знаю, что вы в отпуске, но зашиваюсь один, глаз замылился, плохо соображаю. Прошу об одолжении.
- О каком?
Мухину был симпатичен этот умный татарин, не то казах – попробуй, пойми национальность по имени или фамилии, когда азиатчина во внешности заметна меньше, нежели во многих чистокровных русаках! А память о разумном поведении Ильгиза Кадыровича при поимке того ходока, вкупе с благодарностью - подтолкнула: