Страница 3 из 27
И, так, день за днём, я рано утром, до прихода десятка заключённых-строителей, залазил под камин и лежал там до позднего вечера и выбирался оттуда лишь, когда на двери особняка навешивали замок. Питался я остатками еды, которые Захарыч специально для меня собирал со стола, говоря при этом удивляющимся зэкам, что подкармливает остатками, голубей.
Виделись мы с ним крайне редко и, длинных, задушевных разговоров не вели. Когда на короткое время он оставался в зале один, он подходил к камину и шёпотом спрашивал - «Ну, как ты там, жив ещё?» На что я, также шёпотом, отвечал - «Пока жив, спасибо!»
Если он был уверен, что неожиданных «гостей» не будет, он говорил: «Сынок, можешь выползать, кажется, гостей мы не ожидаем».
В первый день..., или на второй..., точно уже не помню, он мне рассказал, что по слухам «Хозяин» рвёт и мечет. Завёл такие строгости, что «Не дай Бог!», а зама по режиму вообще готов живьём съесть. Никто понять не может, как ты смог убежать и куда? Был человек… и, нет его. Некоторые шушукаются между собой – вроде как тебя инопланетяне к себе забрали…
Неимоверно согнувшись в три погибели, я лежал под камином и в ответ на его слова лишь тихо посмеивался – пусть шушукаются, разные сказки мне на пользу.
Затем, сон прервался и начался кошмар. Я увидел себя бегущим, а за мной мчались с десяток солдат во главе с замом по режиму и двумя злобными овчарками. Я уже почти выдохся, силы стали покидать меня, и я уже не бежал, а только переставлял ноги, а затем они вообще перестали двигаться, казалось, я увяз в густой смоле. Оглянувшись на погоню, я увидел, как солдаты спустили собак с поводков и, озверелые, с разинутыми клыкастыми пастями, они помчались ко мне. Единственное, что я успел, это повернуться к ним лицом, и тут же упал сбитый с ног.
Одна огромная, чёрная, с рыжими подпалинами овчарка, стала рвать на мне телогрейку, а вторая ухватила меня за горло и стала душить. Я задыхался и хрипел от удушья. Чтобы как-то ослабить её хватку и хоть немного вдохнуть воздуха, я схватил её за уши, пытаясь оторвать от горла, и… проснулся.
В моей пещерке было душно, мне не хватало воздуха и я, с трудом приподнявшись, прильнул ртом к отдушине, но свежего воздуха не было – отверстие было чем-то закрыто.
Я был наглухо замурован в снегу!
На какое-то мгновение мне стало страшно! Я представил себя задохнувшимся и, в панике, стал пробивать выход ногами, но не смог - снежные кирпичи обледенели и смёрзлись, превратившись в ледяной монолит. Я был замурован крепко и, казалось, навсегда!
В голове промелькнула мысль: стоило ли одиннадцать суток прятаться от охраны, собак, лежать, скорчившись в три погибели под жарким камином, чтобы потом задохнуться здесь, на свободе, под толстым слоем снега.
Сознание стало покидать меня и, с последней крупицей жизненной энергии, я вдруг увидел почти под рукой, свою помощницу-палку - кривую, сучковатую, палку-выручалку.
Сделав неимоверное усилие, я схватил её и стал с остервенением бить в не пропускающую живительный воздух отдушину…, и вдруг, она, чуть не выскользнув из моих слабеющих рук, вышла на волю. Быстро втащив её обратно, я прильнул ртом к отверстию и стал с жадностью вдыхать свежий морозный воздух…
Я дышал, и не мог надышаться! От быстрого поступления кислорода в мозг, у меня закружилась голова и пришла неимоверная слабость.
Постепенно голова моя очистилась от тумана, и я начал приходить в себя, понемногу соображать, то есть, логически рассуждать - почему же такое могло случиться?
Здорово, подумал я, ещё бы немного и я бы навсегда покончил со всеми жизненными заботами. Хорошо, вовремя проснулся, а то бы…. Тут моя мысль скакнула на три шага вперёд, и я подумал: а что же всё-таки случилось снаружи моего укрытия? Почему я чуть не задохнулся? Кто закрыл отдушину, и почему я не смог открыть вход?..
Эти вопросы ждали своего ответа, а его не было, потому что я не мог выбраться из своей ледяной норы и посмотреть, что же произошло.
Но прежде чем искать ответы на вопросы или принимать какое-то решение, необходимо было убедиться в отсутствии опасности. И я прильнул глазом к очищенному отверстию.
Вначале что-либо определить было затруднительно, но постепенно глаз привык, и я сообразил - на улице ещё день и, кажется, солнечный. Значит, сказал я себе, сиди и не дёргайся, пока не стемнеет, тем более, мне совершенно не было холодно, мне было даже жарко.