Страница 34 из 118
Глава 14
Алрой ждал, что тонкое запястье Мари будет дрожать в его ладони, а от стыда и смущения девушка не сможет выговорить ни слова, но вышло иначе. Она, казалось, совершенно перестала замечать надменные и презрительные взгляды, сыпавшиеся со всех сторон. Да и прикосновение постороннего мужчины, похоже, ничуть ее не взволновало. На миг Алрою показалось, что Мари вырвалась в иное измерение, где не было ничего, кроме нее самой. Прямая спина, слегка склоненная голова с косым пробором и строгим пучком на макушке, завитки волос на шее. Алрой ловил себя на том, что взгляд невольно ласкает ее, а в животе просыпается желание увидеть кожу ниже выреза платья.
В следующую секунду он понял – почему: она вся словно пропиталась добродетелью. Тем самым, что Алрой так рьяно старался попирать уже который год, что раздражало и восхищало одновременно. Вот только еще ни разу восторг не продлился долго – бастионы покорялись и расставались с честью, лишний раз убеждая, что женщины самые слабые и жалкие существа. Они – всего лишь насмешка Бога или природы – не важно, но если бы мужчины размножались, к примеру, почкованием, мир процветал бы в спокойствии и благоденствии.
От Алроя не скрылось, с какой недовольной миной плелся следом за ними Энтони. Что ж – для него это лишь начало, пусть привыкает быть тенью. Голова наполнилась образами, Алрой буквально видел, как поправивший дела Джортан держит осаду у парадного входа квартиры, пытаясь договориться о выкупе Мари. И чем дальше заходили эти мечты, тем сильнее понимал, что повторной сделки может и не случиться.
«Нет, эта девчонка ничуть не лучше бывших у меня прежде, но в ней определенно есть стержень, искра, - мелькнуло в голове. - И пока я не разгадаю эту загадку, она будет моей».
- Пришли, - коротко сказал он, кивая на угол, отгороженный ширмами китайского шелка с черным рисунком.
Там, спрятанное от глаз присутствующих, стояло черное фортепиано. Оно досталось Шелди-Стоуну-старшему вместе с золотыми приисками Дорети Браун – в молодости мать неплохо умела управляться с трехногим музыкальным инструментом. Видимо, дед посчитал, что она сможет поразить и очаровать новоиспеченного супруга игрой на черно-белых клавишах. Вот только оказавшись в стенах квартиры, Дорети ни разу не прикоснулась к фортепиано. Так оно и стояло в зале, покрываясь слоями пыли, наблюдая за ремонтами и перестановками, пока Алрой не вступил в права хозяина и не приказал отгородить его. Можно было отправить инструмент в поместье недалеко от Уэльса, но мать нет-нет, да и останавливалась около лакированного деревянного исполина, задумчиво проводила рукой по закрытой крышке. В этот миг ее глаза подергивала пелена с влажным отблеском, а губы складывались в улыбку с примесью горечи. И хоть миссис Шелди-Стоун ничего не говорила по поводу фортепиано, Алрой не решался спровадить его со двора. Казалось, уберешь трехногого – и мать совершенно утратит реальность, с головой окунаясь в приторную чопорность эпохи.
Алрой подозвал Дрю и с его помощью сам раздвинул ширмы так, чтобы все гости могли видеть происходящее за ней. Потом жестами приказал оркестру смолкнуть. От взгляда не скрылось, как настороженно зашептались приглашенные – наверняка, принялись гадать, что в очередной раз выкинет своевольный хозяин.
- Леди и джентльмены, - произнес, рассеивая их неосведомленность. – Мой старый добрый друг мистер Энтони Джортан решил сделать подарок – для нас споет его Мари.
Он нарочно сказал именно так, как представил ее Тони – без уточнения про статус выкупной. И не просчитался – все вместе и каждый по отдельности, доблестные аристократы загудели, как пчелиный рой. Они переводили взгляды с фортепиано, у которого, сложив руки на животе и опустив голову, стояла Мари, на Энтони, замершего неподалеку. Алрой отметил, что Джортан стиснул кулаки, его скулы побелели и ходили ходуном. Не иначе – старый друг на грани истерики. Ничего, пора сбрасывать младенческую кожу и привыкать к реальности. А она такова, что никто из высшего света не станет терпеть девку подле себе подобного. Это в стенах домов и усадеб можно творить бесчинства и развлекаться с прислугой. Выносить же на публику пристрастие к женским прелестям, даже если это всего лишь платоническое чувство, нельзя ни в коем случае.
- Ты готова? – хитро прищурившись, спросил Алрой у Мари, на что она лишь кивнула.
Он подозвал одного из музыкантов и усадил его за фортепиано.
- Что играть? – деловито уточнил всклокоченный парнишка с потертыми коленями на брюках. Алрой поморщился, заметив эту досадную оплошность – ведь просил, чтобы все музыканты выглядели комильфо! Что ж, это лишь умалит их плату.
Мари склонилась к парнишке и что-то тихонько напела, после чего музыкант нахмурил брови, а потом открыл крышку и ударил по клавишам. Мелодия выходила нежная, жалостливая, но Алрой не мог вспомнить, чтобы слышал ее раньше. Он уже хотел спросить, что за песня их ждет, но тут Мари отступила от фортепиано на шаг и, прикрыв глаза, запела.
- Сегодня мой счастливый день, я стал богатым средь людей, укрыт в меховое манто и сплю на серебре. Над головой алмазный шлейф хоть был недавно я для всех подобен старой шавке в конуре. В своей постели я как лорд: надменен, властен, даже горд, и ветер пусть мне не ревет, я не вернусь назад…
Алрой не сразу вспомнил этот напев. Он слышал его раньше – в бедняцких кварталах, куда он иногда захаживал ради шалости. Там эта песня называлась песней смерти и звучала неизменно нудно и гнусаво. Так нищие утешали себя, что даже без гроша за душой и без крошки во рту можно умереть богачом. Для этого было достаточно сделать это холодной и снежной зимой. Когда метель стелет серебряную перину и укрывает ледяным одеялом. Мари пела эту песню иначе. Ее голос был нежен и грустен, но не источал безысходности. Слушая ее можно было и вправду захотеть такой судьбы. Заснуть насмерть в сугробе, чувствуя себя богачом.