Страница 2 из 222
Все-таки самое досадное было то, что Роза забыла положить в сумочку косметичку с красилами-мазилами, как бабушка называла весь набор ее косметики. И теперь, когда под колесами поезда уже слышался мерный перестук, когда ее с выражением скуки на лице в упор рассматривала сидевшая напротив полная дама в шелковом летнем костюме, девушка, вглядываясь в мелькавшие мимо вагонного окна дачные поселки, вполне отчетливо осознала, что, если до приезда в то захолустье на побережье Азовского моря, куда она направлялась, ей не удастся купить приличную косметику, то ей предстоит все двадцать четыре дня в доме отдыха полагаться только на свою естественную красоту и молодость.
Что ж, в глубине души, несмотря на то, что ребята еще со школы, да и теперь на заводе, своим вниманием ее особо не баловали, Роза всегда подозревала, что тонкая до прозрачности кожа ее щек вовсе не по ошибке природы украшена таким ярким румянцем, а черные, как смоль, волосы не зря отчетливо оттеняют белизну лица и нежность голубых жилок на, пусть не лебединой, но вовсе даже не короткой шее.
Додумать эту философскую мысль Роза не успела, потому что, дверь с грохотом въехала в стену, и в их полупустое купе ввалился высокий крепкий парень, сильно покачиваясь отнюдь не только из-за быстрого движения поезда. В узких осоловевших глазах голубым огнем успел вспыхнуть лучик закатного солнца из вагонного окошка, но тут же липкий, потный, белый чуб упал с его лба на эту сверкающую голубизну и заслонил ее и от Розы, и от полной немолодой женщины.
Парень пролепетал какую-то бессвязную фразу, ни одного слова из которой нельзя было при всем желании понять, и, не задумываясь, со всего маха плюхнулся рядом с Розой. И в ту же минуту, закинув голову назад, заснул. С храпом заснул, с завываниями и подсвистываниями, и, казалось, так крепко и глубоко, будто спал он здесь, именно здесь, уже не первый час.
Хотя одет он был довольно опрятно – светлые брюки и кипельно белая футболка, обтягивающая крепкие бицепсы и не менее крепкую шею, Розе стало не просто не по себе, ей стало до омерзения противно и жутко от такого пьяного соседства.
Но тут в оставшуюся открытой дверь купе, будто сам по себе, задвинулся огромный ковер. Этот ковер занял все оставшееся свободным пространство до самого потолка. Розе внезапно показалось, что стало трудно дышать, а женщина напротив нее схватилась за сердце и воскликнула сдавленным голосом:
- Что вы делаете? Вытаскивайте отсюда свой ковер немедленно! - Кого полная женщина увидела там за ковром, Розе не было видно.
- Ой, девоньки, потерпите!- отозвался из-за ковра женский голос. - Ну, куда же мне с этой махиной деваться? Ведь не бросишь же его в коридоре, миленькие вы мои! – нежным, ласковым голосочком причитала низенькая, простоватого вида тетка в цветастой в складочку юбке и недорогой футболке, с вульгарным люрексом, блестевшим на пышной груди.
Она почему-то сняла на пороге купе свои огромные шлепанцы. Они были женскими, но такими широкими, что, казалось, изготовлены на мужскую ногу. Босиком женщина закружилась вокруг необъятного ковра, силясь как-нибудь втолкнуть его в антресоли над входной дверью.
- Ох, не сможет сыночек помочь мне теперь, не сможет. Напоили его, горемычного на поминках, прямо чуть не силком напоили. – Она причитала так жалостливо и цветисто, будто не успела еще выйти из образа плакальщицы на похоронах. Этими причитаниями умело и артистично вызвала она у слушательниц сочувствие и понимание. Даже невольные слезы показались на глазах у тех, кому предназначалось это «народное творчество», но уважения к ней у них почему-то не возникло.
«Понятно теперь, что этот пьянчужка – ее сын», - подумала Роза и обменялась с дамой напротив презрительными взглядами. А мать пьянчужки продолжала причитать:
- Смалились с ребенком, натешились, паразиты. Зло их берет, видишь ли, что сыночка мой не алкоголик, как они. Тело мамочки моей остыть еще не успело, а братья мои, непутние, уже поминать ее начали. Да, пусть бы поминали на доброе здоровье, не наше это дело, так они же и Мишеньку моего принудили. А ребенку много ли надо?
- Да сколько ж лет твоему ребенку-то? У него, небось, уже и свои дети есть, а ты все его ребеночком кличешь? - язвительно спросила дама.
- Для нас наши детки до старости детьми останутся, тут уж ничего не поделаешь, - ответила, в очередной раз, бесполезно обходя свой ковер, «плакальщица», как про себя назвала Роза маму пьяного парня. – Лет ему вроде и немало, в этом году двадцать семь исполнилось, да и сыночек у него уже есть, сиротинушка при живой матери, и дом он своими руками возвел, последний лоск наводит, да только маменькин он у меня с ног до головы. Дите дитем. А и то сказать, кто лучше матери своего дитя накормит, напоит да обиходит? Жинкиных вареников он уже попробовал, борща похлебал, да к мамке и прибег, принимай с довеском. А мамке куда деваться? Нянчусь теперь вот, никуда от своей крови не денешься, пока жива.
«Вырастила сыночка, нечего сказать. Мало того, что пьянчужка, так еще и маменькин сынок с довеском!» - подумала Роза, а соседка, сидевшая напротив, воскликнула в сердцах:
- Да выноси ж ты этого монстра, наконец! Белый свет нам весь перекрыла! Задохнемся мы все!
Глядя на мучения бедной женщины, Роза понимала, что не поможет ей пьяный в дым сыночек. Да, и сама Роза, вызовись она помочь, никогда не сможет поднять этот огромный ковер над своей головой и задвинуть его в антресоли. Поэтому, никому ничего не говоря, девушка протиснулась мимо ковра, вышла в коридор и нашла в вагоне двух скучающих мужчин, которые быстро и уверенно решили проблему по-военному на раз-два. Правда, после водружения ковра под самый потолок он угрожающе навис над головами людей, но все же, это была только его третья часть и теплилась надежда, что именно поэтому он держится достаточно прочно и не упадет.