На пороге зимы

Солнечный свет бил в окна, двигал по шкурам на полу тень от переплётов, грел не хуже печи. Белые, сизые, рыжие голубиные перья легко распадались под острым тонким лезвием, клей, поставленный у печной стенки, не застывал, и работать было одно удовольствие. Кто бы мог подумать, что отогреться удасться именно здесь, на северном краю мира да в маркграфских покоях?..

Хлопнула дверь. Оллард вошёл стремительно, пересёк комнату, бросив взгляд на кучку готовых стрел и одобрительно кивнул:

— Вовремя! Скоро нам пригодятся и луки, и мечи. Сегодня делай, а завтра возьмёмся за метательные машины для стен. Ты прикидывал, где лучше их поставить?

— Над воротами, на углах у башен и…

— Молодец. Сколько машин понадобится?

— Восемь.

— Не меньше двенадцати. Кстати, где ты взял перья?

— На кухне. Там щипали гусей для ужина, я попросил немного, но мне сказали, что есть ещё голубиные. Они лучше. Я с ними работал, я знаю.

— Хорошо. Так вот, я закончил с чертежами и сегодня напишу бумагу, сколько потребуется дерева и какие детали следует выковать в кузнице. Вечером отнесёшь… — Оллард запнулся на миг, явно перебирая в уме жителей замка, — отнесёшь Дарвелу, а заодно скажешь, какие деревья валить. Там у реки растёт молодой сосняк. Половину враги успели вырубить на камнемёты, но нам хватит.

— Я? Не барону отнести, сразу Дарвелу?

Вместо ответа Оллард достал из шкатулки медальон с гербом. Прежде чем Такко успел спросить, что это, на шею легла тонкая серебряная цепочка.

— Теперь никто не спросит, по какому праву ты здесь распоряжаешься. Не потеряй и не хвались попусту.

Такко взвесил медальон в ладони. Чистое серебро, потемневшее от времени. На одной стороне два меча перекрещивались над круглым щитом, на другой виднелись полустертые от времени буквы.

— Когда-то мой род чеканил свою монету, — объяснил Оллард. — Ещё до того, как присягнул первому императору. Это наш старый герб. Уже позже мечи переделали в циркуль, а щит — в шестерню. Таких монет осталось очень мало. Их дарят за верную службу.

— Это девиз, да? — Разобрать надпись не удавалось, и Такко поднялся, чтобы взять с большого стола увеличительное стекло. — Я не видел его раньше.

— Да. «Храни и требуй».

— Что храни и чего требуй?

— Вот поэтому ты нигде и не видел наш девиз. Все спрашивают. Но нет смысла отвечать тем, кто не догадался сразу.

Такко пожал плечами и снова принялся за работу. Значит, подарок за верную службу… Пожалуй, заслуженный, учитывая, как усердно Такко трудился в маркграфском замке!

— Сбегай к Дарвелу сейчас, — Оллард толкнул на край своего стола небольшой свиток с печатью. — Пусть пошлёт за лесом сегодня же. А вот это, — он положил свиток потолще, — отнеси баронессе или её служанкам, кто умеет читать и сможет растолковать кузнецу, что надо делать.

Такко забрал свитки, а затем украдкой потянул в мешок пучок готовых стрел. Он сам отнесёт чертежи в кузницу; ничего с ним не случится, пока пересекает двор, не такой уж там мороз. А потом испытает новые стрелы. В закутке за дровником совсем нет ветра, да и дело недолгое.

— Не забудь вечером почистить медальон, сын ювелира! — прозвучало за спиной за миг до того, как Такко захлопнул дверь. — И подсвечник заодно — в этом доме совсем не заботятся о металле!

Уличный свет резал глаза даже сквозь дверные щели. Такко остановился перед дверью плотнее запахнуть плащ и дать глазам привыкнуть. Крутанулся на месте, проверяя, плотно ли пристёгнуты колчан с налучем, и успел выхватить в полумраке коридоров широкую спину барона, спускавшегося в подземелье. Верно, шёл считать припасы — как будто это не дело баронессы! При воспоминании о холодных подземельях и кладовых Такко передёрнуло. Он набросил капюшон и распахнул дверь, из-за которой заманчиво лился солнечный свет.

***

Верно, строители Эслинге были пьяны или влюблены — чем ещё объяснить множество ниш, закоулков, тупиков, так подходивших для мимолётных встреч? В набитом людьми замке было не уединиться, не поговорить. Оставалось ловить редкие мгновения и прятаться по чуланам.

Неровный свет выхватывал из тьмы нежную шею Элеоноры, точёные скулы, костяшки тонких пальцев. Такая женщина достойна пуховых перин и шёлковых простыней, нельзя было вот так обжиматься с ней по углам, как со служанкой… но по-другому ещё ни разу не получилось. Ардерик обнимал Элеонору, осыпал короткими жаркими поцелуями, а она успевала сыпать вопросами:

— Что было на совете? Тенрику хватило ума молчать? Что Оллард?

— Махал у меня перед носом укреплениями и отдал их своему Гантэру. Да тьма с ними! Пусть морозят там яйца, если охота.

— Он тебя испытывал, глупый. И Тенрика тоже.

— Брось. Чего там испытывать? Только слепой не заметит, что в замке неладно и наш мешок дерьма помалкивает неспроста. Рано или поздно он опять заведёт свою песню, что не предаст брата и всё такое, тут-то Оллард его схватит на горячем!

— Схватит, только если нарочно приехал искать измену, — Элеонора отстранилась, передёрнула плечами под накидкой. — Рик, нам нужен свой человек при Олларде. Парнишка, которого он взял в помощники, как будто хороший знакомый твоего оруженосца?

— Я бы на него не рассчитывал. — Ардерик снова привлёк Элеонору к себе, но не ощутил и доли былой податливости и доверчивости и нехотя продолжил: — Мальчишка одно время жил у Олларда и кто знает, чего успел нахвататься.

— Да? Расскажи, — потребовала Элеонора, и Ардерик мало-помалу выложил ей всё, даже те предположения, которыми делился с Вереном.

— Быть не может, — решительно заключила Элеонора. — Чтобы Оллард — и прижил бастарда? Это… как же долг перед родом, чистота крови… это немыслимо! — Подняла глаза на Ардерика и осеклась. — Я хочу сказать, немыслимо, чтобы кто-то из Оллардов на такое решился. Я бы поверила, что он сделал отчаянный шаг, когда дочь оказалась неизлечимо больной, но… до брака…

— Есть мысли получше? — хмуро повторил Ардерик то, что говорил Верену. — К себе приблизил, хину вон тратил… парень весь столько не стоит, сколько лекарств на него извели!

Томный жар, только что разливавшийся по телу, оборачивался горечью. Мало досталось с утра от Олларда, так теперь выложил Элеоноре то, что не собирался! Заодно получил щелчок по носу: мол, никто из знати в здравом уме не ляжет с тем, кто ниже родом. И поцелуев от Элеоноры, похоже, больше не дождёшься: губы поджаты, брови сошлись на переносице, взгляд затуманен отнюдь не страстью.

— Так что вы решили на ближайшие дни?

— Что решил господин, мать его, маркграф, ты хотела сказать? Объясню этому столичному выскочке Гантэру, как отстроить укрепления, и… Что ты смеёшься?

— Столичный выскочка? Тенрик называл тебя так же, когда ты только приехал. А теперь ты стал здесь совсем своим.

— Да тьма с ним! Скажи мне лучше, — Ардерик снова привлёк Элеонору к себе и указал глазами вниз, — ты… ну…

— Ещё рано, — качнула она головой. — Я непременно скажу, когда буду знать точно. И, Ардерик! Ты же не поделился с Оллардом… своими подозрениями?..

Ардерик мотнул головой и, не в силах больше сдерживаться, прижал Элеонору к груди. Одной рукой огладил под накидкой между лопатками, другой ниже, где упругий изгиб спины переходил в восхитительную округлость. В висках застучало, по бёдрам снова прошла дрожь. От кожи Элеоноры пахло мёдом и травами, она была такой нежной, манящей, сладкой…

— Кто-то идёт! — мягкая податливость вмиг обернулась тугой пружиной. Элеонора вывернулась из объятий, отпрянула, замерла, ловя чужие шаги.

Ардерик ничего не слышал, так грохотала в ушах кровь. Тонкие пальцы Элеоноры ещё мгновение касались его руки, затем она оправила накидку и шагнула в освещённый коридор. Только бросила на прощание:

— Увидимся за ужином.

***

Восточная башня изменилась. Элеонора лично следила, чтобы с мебели сняли чехлы, а пол хорошенько вымыли, но и ей было не под силу подчинить комнату идеальному, почти механическому порядку. Столы, сундуки, ящики, даже ширма, отгораживающая постель, стояли ровно, как по нитке. Детали были разложены по видам и размерам, а инструменты чинно лежали ручками в одну сторону. Элеонора придирчиво оглядела комнату, размышляя, что непременно поставила бы на стол вазу с цветами, а в простенки повесила занавеси, собранные красивыми складками… Однако аскетическая простота и аккуратность неожиданно успокаивали.