На пороге зимы

Маркграфиня Элеонора Эслинг. Нет, не Эслинг — Эллард. Не будет она больше носить имя, какое в Империи дают любому чужаку.

— Объявим на Поминовение, сразу после свадьбы Бригитты, — сказала она наконец. — Устроим большой праздник. Что за год! Мы то воюем, то пируем!

— Очень хорошо. Сразу после праздника мы тронемся в путь, пока дороги не замело. Я оставлю вам сотню воинов и столько же голубей. Берегите их.

— Спасибо, господин Ривелен. Я хотела просить вас ещё кое о чём. Меня волнует судьба моих защитников и соратников. Сотник Ардерик намерен вернуться домой, но я ничего не знаю о планах маркграфа Олларда. Вы получили указания относительно его судьбы?

— Получил. Но собирался обсудить их чуть позже.

— Он тоже герой Северной войны. Бился за Эслинге, брал Бор-Линге…

— Элеонора, вы не знаете, за кого просите.

— Знаю.

Мгновение они смотрели друг на друга. Элеонора ещё раз взвесила то, что собиралась сказать. Что зрело всю зиму и дало плоды осенью. Бои и роды остались позади, можно было обдумать всё как следует — и она решила.

— Маркграф Оллард не смог пользоваться моим гостеприимством, не раскрыв всех подробностей своего дела. Ужасная, немыслимая история. Но вы видели — он изменился.

— Да. Видел. Вы уверены, что не слишком слабы для таких разговоров?

— Уверена. — Элеонора поднялась, замерла, пока не прошло головокружение. — Мне нужен воздух. Пройдёмся по стене. Там никто не помешает.

***

Дурная примета — играть свадьбу на тёмной стороне года. Только для Севера все несчастья уже сбылись. Канун Поминовения совсем не подходил для торжества, но Эслинге словно отыгрывался за месяцы войны. Залы украшали ветви сосны и рябины, стол ломился от угощений, барды достали лютни и арфы.

Больше никто из местных не ворчал, будто год назад имперцы привезли с собой беду. Кладовые были полны, осень, как нарочно, выдалась тёплой, а баронесса принесла двойню — этого хватило, чтобы люди заговорили по-другому. Чтобы поверили — от свадьбы в Поминовение никому не будет вреда. А завтра начнётся настоящий пир, когда баронессу объявят полноправной владелицей Севера. Вернее, объявят барона — но, кажется, никто об этом не вспоминал. Из южан так точно.

Первые кубки были осушены, и праздник выплеснулся на улицу. Там горели фонари, на костре жарили мясо и грели вино с пряностями, а ещё стояли мишени и была ограждена площадка для поединков.

Такко показал язык Кайлену, которого снова обставил в стрельбе, и направился к Верену. Тот стоял в обнимку с невестой — теперь уже женой — и сиял, как новенькая монета. Чистая рубаха, наплечники начищены, волосы приглажены — и не скажешь, что накануне бегал взапуски по пустоши и купался в ледяной реке, прощаясь с холостой жизнью! Бригитта тоже расцвела — румяная, с алой рябиной в волосах, в глазах — безудержное счастье. Такко хлопнул друга по плечу:

— Не устал ещё от семейной жизни?

Верен рассмеялся и крепче привлёк жену к себе.

— Ты тоже жених завидный, — улыбнулась Бригитта. — Долго в холостяках не проходишь. Подумай только, на тебя бы все глазели!

— На меня и так глазеют, — отшутился Такко, кивая в сторону мишеней. — Нет уж, обойдусь.

Вот так всегда — как свадьба, так всем надо знать, когда ты женишься. Неважно даже, на ком. С утра только ленивый не спросил. Пусть к сотнику идут! Все говорят, что Ардерику больше не сражаться, самое время осесть своим домом. А он, похоже, и не против: болтал с Гретой, и та отвечала с улыбкой, которую Такко слишком хорошо знал. Вот, значит, какая она! С ним отчего-то не выгорело, теперь обхаживает сотника. Ну и тьма с ней.

— Поединки на мечах! — донеслось от площадки для состязаний.

— Сторожи мою жену, — усмехнулся Верен и пошёл к площадке, на ходу расстёгивая плащ.

И что он нашёл в Бригитте? Блёклая, вся какая-то скучная. И застенчива до смешного: всегда сторонилась мужчин и даже входящих в года парней. Впрочем, сейчас она смотрела открыто, без страха. С улыбкой поправила Такко ворот, и он отстранился: вязаная рубашка, подаренная Катериной целую жизнь назад, изрядно обтрепалась. Тьма бы с ней, но на празднике неловко. Такко одёрнул рукава, из которых торчали запястья, и Бригитта рассмеялась:

— Ты вымахал на две ладони за этот год. Сам не заметил?

Стемнело. Небо было ясное, под звёздами пробегали зелёные всполохи — знак приближающейся зимы. Они померкли, когда в небо взвились огненные стрелы. Ветошь пропитали горючей смесью едва-едва, чтобы огни погасли в воздухе — только пожара не хватало!

Небо перечёркивала одна золотая линия за другой. Каждую встречали радостным рёвом. Летели искры, пахло серой, над головами клубился пар. Вот так! Разорвать тьму огнём. Превратить день Поминовения в праздник. Весь год в Эслинге только и делали, что оплакивали ушедших. Сегодня будет не так.

Такко опустил лук. Завтра они подмешают в горючую смесь медную пыль, соду и ещё кое-какие порошки, и огни будут цветные.

Со стены коротко протрубил рог — не боевая тревога, но призыв быть настороже. Любопытная толпа хлынула в ворота. Такко взлетел на стену — неужели не углядели, уронили огонь на пустошь? Нет — но над укреплениями поднималось зарево. А следом по пустоши разнёсся ещё один звук рога — уже звавший к бою.

— Поди, лампу кто-то не загасил, прежде чем спать ложиться, — нерешительно предположили в толпе.

— Или Шейновых выродков не добили, — угрюмо возразил другой. — Самое время напасть, когда все на празднике!

— Там подпалить ни ума, ни людей не надо, — буркнул третий. — Стрелу на сеновал и занялось…

Из ворот вылетели на неосёдланных лошадях Верен с Ардериком, за ними побежали люди Кайлена. Потянулись к оружейной стражники. Очередной праздник грозил превратиться в сражение — теперь уже точно в последний раз.

***

В восточную башню шум праздника проникал едва-едва. Уютно светила лампа, потрескивали дрова в камине, у которого сидели двое. Один держал в холёных руках узкую полосу пергамента, второй — песочные часы. На юге их почти вытеснили механические, но на Севере время по-прежнему измеряли песком.

— Переговоры со столицей заняли больше времени, чем я думал, — говорил Ривелен. — Но сегодня я получил последние распоряжения.

— Надо думать, новости дурные, раз вы не поделились сразу. — Оллард поднёс часы ближе к лампе, чтобы полюбоваться изящной оправой. — Барону не дали титул?

— Дали. В этом я не сомневался. Но вам в помиловании отказано.

Ривелен положил записку на столик между ними. Оллард прочёл, не касаясь, и снова отвернулся к камину.

— Я надеялся на другой исход, — проговорил Ривелен. — Вы провели блестящую политику, показали себя превосходным стратегом…

— Полагаю, решающим доводом оказался приток в казну доходов от мастерских?

— Вас боятся. Вот решающий довод. Мне приказано доставить вас в столицу для окончательного разбирательства. Вам припомнят всё: злоупотребили властью, самовольно казнив изменника, допустили военные потери, втёрлись в доверие к Элеоноре, вынудив заступиться за вас… Полная чушь, конечно. Мне удалось договориться об одном: если вы умрёте в тюрьме или по дороге, будете полностью оправданы.

— Какая немыслимая щедрость… — проговорил Оллард, глядя сквозь стекло часов на огонь. — Что ж, мы вернулись к тому, с чего начали. Яд или кинжал? Или я могу выбрать?

Ривелен выхватил часы, в которых осталось совсем мало песка, перевернул и поставил на стол между ними, придавив приказ.

— Я не для того спас вас от плахи, чтобы вернуть туда. Вы не заслужили такого исхода. Послушайте: вы умрёте, но лишь на бумаге. Для всех, кроме меня и пары доверенных лиц.

— Как вы себе это представляете?

— Легко. Здесь мало кто знает вас в лицо, даже прислуга боится поднять глаза и узнаёт вас по гербу и одежде. Зимой Север и вовсе отрезан от мира. Даже если пойдут слухи, на юг они доберутся нескоро. Вы останетесь здесь. Какое-то время придётся пожить отшельником, но когда вас это пугало? Отсидитесь хоть в этом, как его, Бор-Линге, вам подойдёт. Вас быстро подзабудут, к тому же будут считать погибшим, вы вернётесь в замок под другим именем… Эти подробности мы ещё обсудим. Оллард, вы так на меня смотрите, будто сами не скрывали смерть жены! Шесть лет водили за нос прислугу и даже родную дочь! Поверьте, выдать живого за мертвеца ещё проще.