На пороге зимы

Меж отвесных склонов царила особая гулкая тишина. Такко передёрнуло. Вспомнился маркграфский замок в ночь Поминовения, когда он метался по коридорам, лишь на шаг опережая смерть в чёрном камзоле. Такко встряхнулся и неслышно пошёл вдоль стены, всматриваясь и вслушиваясь.

Из пяти десятков шагов осталось чуть меньше половины, когда в скале замаячил широкий проём. Похоже, этой дорогой вели лошадей. Да, точно — чуть дальше поблёскивала какая-то железка, то ли часть сбруи, то ли ножик. Такко раздирало от нетерпения — влезть бы в пещеру, поглядеть, где выход наверх… Но на сегодня хватит. Последний взгляд по сторонам — и он повернул назад.

В следующий миг из лёгких выбило воздух, перед глазами взметнулись камни — кто-то прыгнул сверху. Такко рванулся изо всех сил, но противник был тяжелее и сильнее. Попытался выхватить нож — руку вывернули и заломили до темноты в глазах. Сверху навалились ещё тела, воняющие рыбой и прогорклым жиром, на голову скользнул мешок, руки стянула верёвка.

***

— Здесь раньше заканчивались земли Эслингов, — рассказывал Кайлен, когда отряд вышел на ровное место. — Вон те камни — пограничные. Не думал, что переступлю этот рубеж…

— Вы до сих пор чтите клановые границы? — удивился Верен.

Кайлен неопределённо махнул рукой:

— Как сказать. На словах-то рубежей нет, но если, скажем, овцы забредут на чужое пастбище или дрова не там рубить, можно и огрести. Стрелой в затылок. А уж на Шейновы земли лезть — это совсем ум растерять надо.

Да уж, мало победить Шейна. Нужно вытравить саму память о клановых распрях, а как её вытравишь, если даже молодые парни сторонятся старых камней…

— Выходит, Эслинги жили зверьём да рыбой, — догадался Верен. — А нынешний барон сеет да пашет за весь род.

— Так и есть. У них отчего олень-то на гербе — большая удача завалить такую дичь в здешних землях. А когда к Империи переметнулись да получили место на пустоши, взяли лося. Будто всегда жили в лесах.

— Нынешнему-то барону лось больше подходит. Для оленя тяжеловат.

Обратный путь шёл по гребню горы, и по обе стороны открывалась безбрежная даль. Верен остановился подождать остальных и пожалел, что не на что опереться — ноги гудели, ныла зимняя рана, а голову будто сжало обручем. Такко говорил, бывает на высоте с непривычки. Значит, пройдёт.

Один за другим парни выходили из расщелины. Верен дождался последнего и недоумевающе оглядел отряд:

— А Такко где?

========== 5. День дурных вестей ==========

Такко скинули с чужой спины, как мешок брюквы, и поставили на землю, ослабив путы на ногах. От стоп побежали противные мурашки; мутило, перед глазами плыло, в запястья больно врезалась верёвка. С головы сдёрнули вонючий мешок, и Такко с наслаждением вдохнул. Пахло солью и водорослями. Такко проморгался, огляделся и позабыл на время, что в плену.

Впереди расстилалось море, и из его серых волн вставала крепость. Вернее, угловатая башня из такого же серого гранита, обнесённая невысокой стеной. Приземистая, с узкими окнами-бойницами, она казалась частью гор и свинцового моря; невозможно было понять, где заканчивается скала и начинается кладка.

Провожатый махнул часовым, и Такко немедленно завертел головой, подмечая: вот сторожа на стене, а вон ещё на прибрежных уступах. Пока нечего и думать, чтобы бежать.

К острову не вело ни моста, ни переправы. Такко ждал, что придётся плыть в лодке — одной из тех, что лежали вверх дном на берегу. Но проводник всё стоял, будто заглядевшись на дерущихся чаек, а затем дёрнул Такко за верёвку и ступил прямо в бурлящую воду. Там оказалось неглубоко, по щиколотку, а под ногами Такко с удивлением ощутил не скользкие валуны, а шершавые плиты.

Был отлив, вода отступала, и из моря, как по волшебству, явилась дорога. Гранитная отмостка истёрлась за века ногами, копытами, колёсами. Вода уходила сквозь особые дыры в бортах. Похоже, здесь когда-то был перешеек, обнажавшийся в отлив — выдумка природы, превращённая Эслингами в военное преимущество. По высокой воде к замку не подберёшься, море защитит лучше любого рва. Такко слышал о приливных островах, но видел впервые и никак не мог наглядеться.

Наконец дорога, блестящая от воды, протянулась до самой крепостной стены. Идти под прицелом трёх стрелков было неуютно, а от мыслей, что ждёт впереди, под рёбрами разливался холод. Но всё же Такко был рад, что первым увидел проклятую крепость и первым войдёт внутрь.

Двор оказался неожиданно большим, почти как в Эслинге. Три сторожевые башни по углам и одна главная, поросшая мхом и крошечными, в локоть вышиной, берёзками. В середине двора колодец. У стен земляные насыпи, где кустилась зелень — огород. Чуть дальше сложен и заботливо укрыт дерюгой плáвник — палки и ветки, принесённые морем. Такко считал шаги и мысленно переносил очертания берега и стен на бумагу. Разглядел на стене небольшие камнемёты и приуныл.

Крепость казалась неприступной. Тайком не подобраться, подступы простреливаются. Разве что зимой, в темноте… Такко живо представил, каково идти по заснеженным и обледенелым тропам, когда ещё и светает на каких-то три-четыре часа, и поёжился. Нет, в мороз здесь делать нечего. Оставалось только гадать, чего стоили Шейну и его людям зимние вылазки.

Скрипнула боковая дверь, под ноги легли три десятка ступеней — каменных. Дерево берегли, даже щели в рассохшихся дверях и ставнях были заткнуты водорослями и замазаны глиной. А ведь если восточные земли отказались поставлять Шейну стрелы после похода Ардерика, значит, запас в оружейных должен быть невелик. Да и ветер здесь такой, что толком не прицелишься, а значит, если прорваться за предел досягаемости камнемётов и рассредоточиться…

Додумать блестящий план Такко не дали: втолкнули в просторный зал. В середине стоял огромный деревянный стол, под сломанные ножки были подложены камни. У окна Такко разглядел двух женщин, занятых рукоделием, и смутную тень в углу. Старшая из женщин подняла седую голову, глянула колко и враждебно. Провожатый сбивчиво объяснился, мешая имперское наречие с местным.

На стол шлёпнулось отнятое у Такко оружие, и у него заныло в груди — в потайном отделении колчана прятался белый цветок, сорванный у Эсхенского замка. Глупо было жалеть о мёртвых лепестках, когда собственная жизнь висела на волоске, только для Такко эти лепестки были памятью об Агнет. Он решительно отвёл от колчана глаза. Нужно было хорошенько всё рассмотреть и запомнить.

Сквозняк взвился, мазнул по лицу — за спиной открылась дверь и вошёл Шейн. Такко впервые видел его столь близко. Он был высок и широк в плечах, как барон, но крепок и двигался быстро, хищно. Рыжие вихры всклокочены ветром, на вязаной рубахе переплетался сложный узор. Шейн окинул Такко пренебрежительным взглядом голубых глаз, повернул к свету:

— Южанин, и к бабке не ходи. — Развернул спиной к себе и дёрнул связанные руки вверх, заставив Такко задержать дыхание и склониться вперёд. — Пальцы в чернилах и мозолях от тетивы. Что, сперва считал шерсть для Империи, а теперь подался искать славы, не разобравшись даже, за кого сражаешься?

Такко молчал. Шейн вытряхнул из колчана стрелы, осмотрел остриё.

— Охотничек, значит. Мда, небогат улов… В погреб его! Вечером разберусь.

— Ещё штаны будет просиживать, — заворчала старуха. — К делу приставь, хоть рыбу чистить.

— Дело говоришь, мать! Только нож я ему, пожалуй, не дам. Пусть сети чинит.

Такко хотелось гордо заявить, что зимой он не шерсть считал, а собирал стреломёт. А ещё защищал укрепления в Зимний Перелом, сражался в осаждённом замке и держал Шейна на прицеле, когда тот бился с Ардериком! Но он благоразумно прикусил язык. Убивать его пока не собирались, наоборот, провожатый тянул за верёвки на руках и ногах, распутывая хитрые узлы. Глядишь и удастся выбраться, а заодно высмотреть всё, что надо. От маркграфа в своё время ушёл, уйдёт и от Шейна.

Главное, что никто больше не попался. Конечно, немного обидно было думать, что Верен, обнаружив пропажу, вернулся в лагерь, но Такко понимал — его глупость едва не стоила жизни всему отряду. Вот же дурак — по сторонам смотрел, а вверх поглядеть не подумал, даром что сам вырос в горах!