Правильный выбор- часть 2 - Свой путь

Ренсинк Татьяна

(Читинский острог, Н.А.Бестужев)

***

Чита. Еще в 1797 году сделался Читинский острог селением. Старая церковь. Чуть больше двадцати дворов. Небольшая хлебная лавка тоже здесь, и амбар для угля. Но самое красивое, что бросилось в глаза Алексею — река Чита, у которой простирался великолепный пейзаж. 

Он сидел снова на повозке. Снова на нем были кандалы. Снова его везли к месту заключения и каторги, но, увидев столь красивую местность, представления о которой его только пугали, он стал наслаждаться и, наконец-то, вдохнул полные легкие воздуха.

Теперь сюда партия за партией переправлялись в тюрьму более восьмидесяти человек - все «дети декабря», как назвали себя сами осужденные. И по совету генерал-губернатора Восточной Сибири — Александра Степановича Лавинского — всех их император Николай I  решил сосредоточить в одном месте, чтобы за ними можно было установить должный надзор. 

Поместили их сюда временно, пока не построится тюрьма в Петровском заводе. Работать выводили над постройкой общей тюрьмы, куда позже, осенью 1827 года, и перевели. 

С мая по сентябрь выводили группами работать и на чистку улиц, и на засыпание рва, чтобы улучшить почтовую дорогу. Этот ров прозвали «Чертова могила», поскольку порою земляная работа в рытвинах могла казаться мучительной и бесконечной: Чита расположена высоко, воздух чистый, небо часто ясное, но в августе происходят частые грозы, проливные дожди, и в несколько часов дождь затоплял улицы, а вода уносила следы трудов всего лета.

Прибывших в Читу принимали: капитан линейного батальона, плац-адъютант, писарь. Они отбирали у осужденных все имеющиеся деньги, драгоценности, свидетельствовали вещи, мешки, книги, и все записывали. При допросах обходились грубо и заставляли снимать даже обручальные кольца.

Стража в Чите состояла из инвалидов*. Часто узникам приходилось и от них сносить дерзости, не смотря на то, что комендант очень строго взыскивал с тех за малейшую грубость. И сами заключенные стражникам часто прощали, понимая, что те грубили по своей же глупости. Обиднее было, когда офицеры грубили, стараясь выслужиться, да думали, будто исполняют так свой долг.

Скоро и Алексея обыскали, завели в одну из новых камер, где было все равно мало места и душно. 

По всем четырем углам были расставлены кровати для них, шестерых, где давил на голову шум от всех гремящих цепей и «нападало» море клопов да разных других насекомых, от которых было не отвязаться. 

Другие товарищи, как узнали потом, были размещены и по шестнадцать человек, а если помещение совсем маленькое, то по четыре. Спать приходилось на узких нарах так, что если переворачиваться на бок, то обязательно заденешь соседа, если спал в самом тесном помещении. Цепи на ногах издавали при этом невероятный шум и причиняли острую боль. 

Естественно, что теснота камер не позволяла содержать их и в чистоте. Все курили табак, воздух был тяжелым, который ночью при затворенных дверях и окнах ужасно спирался. 

Единственной радостью было, когда каждый день их всех выпускали на работы, или прогуляться во дворе, где могли, наконец-то, свободнее дышать, либо в наемную баню при частном доме, куда водили мыться. В последнем случае цепи тоже снимались, что позволяло свободнее передвигаться и расслабляться. 

Двор острога был небольшой и по всем углам стояли часовые. Были там и еще два домика чуть в стороне, которые служили лазаретом. И один из них посещали время от времени, чтобы уединиться и отдохнуть от шума и гама.

Праздничные же дни делались мучительными, в которые на работы не выводили, и приходилось метаться из стороны в сторону. Алексею казалось умереть — лучшее наказание, чем жить в таких условиях, которые были еще более тяжкими из-за связанности цепями, которые позволяли снимать лишь на время купаний в реке, в бане или для посещения церкви...

Время шло. Из-за привоза остальных групп осужденных, пришлось перевозку их приостановить и достраивать еще казематы.

Все привыкали. Споры, обвинения, трения потихоньку прекращались. У всех, кто делился своими рассказами о допросах перед государем, - нашлись свои оправдания, жалобы, которые смягчили и то, что некоторым пришлось тогда прибегнуть к ложным показаниям. Сплоченность теперь, открытость и раскаяния во всем, в чем чувствовали вину, скрепили всех, вызвали взаимные прощения и примирения. 

Скоро и вместо нар заказали себе кровати, чтобы можно было и спать удобнее, и убирать камеру: под кроватями мыть пол. Стол тоже был общим: все кушали у себя по камерам, сами накрывая стол, назначая для того дежурных.

Потихоньку приспособились использовать и свои цепи так, чтобы не мешались при движениях: их стали подвязывать к поясу, или вокруг шеи на широкой тесемке. 

И, как бы тяжело ни было на душе, как бы ни рвались сердца назад, к родным местам и к родным людям, скучать никому не приходилось: поддержка, опора нашлась каждому...

-Милана! - выкриком под утро проснулся и сел на своей кровати Алексей.

Его цепи загремели вместе с его голосом, заставив вздрогнуть остальных в их камере.

-Умом помешался?! - огрызнулся тут же один из них, стоящий видимо давно в углу камеры, пока остальные спали.

-Вениамин, барон ты наш, если бы ты не сновал из стороны в сторону, никому бы кошмары не снились, - высказался другой ему в ответ.

-Да, и правда, ляг и не звени тут! Полночи бродишь...

-Ему и без меня эти кошмары снятся, - пробурчал Вениамин. - Почти каждую ночь орет... И не барон я больше... 

-Надоели твои излияния, - высказал Алексей. - Я не виноват, что князем остался. 

-Хватит, - тут же махнул им сосед. - Уже спорили не раз. Договаривались уже не затевать споры, не обвинять больше!

-Я волнуюсь за идеи друга, - спокойно сказал Вениамин.

-А мы его предупредили, чтоб лучше не продолжал! - послышался ему ответ.

-Ты спать ляжешь? - спросил еще один из них и, сделав несколько попыток подняться, обкрутил цепи на руках. 

Он сел рядом с Алексеем на краю кровати и кивнул ему в доброй улыбке.

-Нет, - покачал головой Алексей. - Все хорошо... Прошу у всех прощения...

-Давай тебе тоже здесь антресоли установим? Сапожному мастерству от Николя ты уже научился, так помогал бы чинить, - предложил другой и тоже расплылся в добродушной улыбке к Алексею.

-Видать, мало того, что ты отвлекаешься учить нас голландскому языку, - покачал головой Вениамин. - Надо тебе еще чем заняться. Обратись вон к Торсону, может и он научит чему дельному. 

-Ты собрался меня задевать? - недовольно взглянул Алексей.

-Нужен больно, - усмехнулся тот в ответ. - Вы там все плавали, что же ты тогда не обучился чему? Сейчас бы не было времени страдать. У них вон какая морская выдержка, не падают духом нигде.

-Хватит, я сказал! - крикнул один из соседей. - Найдите дело!

-Снова канаву рыть, - вымолвил Алексей.

-И потом рыть, - хихикнул другой ему. - Да ладно тебе, а то подумать, не весело нам там и здесь! 

-И правда, давай, воспрянь духом уже, - похлопал Алексея по плечу сосед. - Передаст ей все Дмитрий. Не мучайся.

Но как бы друзья ни поддерживали, Алексей закрывался в себя все больше, терзая зовущими к себе воспоминаниями. При первой же возможности, по совету окружающих товарищей, Алексей решился обратиться с просьбой к самому коменданту...

Это был Станислав Романович Лепарский, который был назначен на место и приехал еще в январе 1827 года. Ему в то время уже было 73 года, но его бодрости и верности делу не было конца. 

С тех пор, как его поставили на должность коменданта, он следил за многим, говорил со всеми заключенными и сам строго следил за порядком. Уважительное отношение, спокойный голос и доброе выражение его лица, не смотря на постоянно сдвинутые брови,  — все располагало к открытию души к нему, подталкивало обращаться за любой помощью, не боясь получить в ответ унижения или грубые слова, которые осужденные уже за все время наслушались от начальства...

-Прошу, прошу, - указал на стул у своего стола Станислав Романович, когда Алексея привели к нему. - Садитесь. Постараемся быстрее решить Ваш вопрос, князь, - сел и он к столу и сделал знак «обождать» приготовившемуся записывать разговор секретарю.

-Ваше превосходительство, - начал было Алексей, и комендант махнул. 

-Просто Станислав Романович, - и расплылся в улыбке.

-Станислав Романович, разрешите просить как-нибудь узнать о моих родных, либо получить хоть два слова от них, что все там хорошо, - сообщил Алексей, сдерживая терзающее его волнение.

-Эмм, - замычал комендант и стал просматривать бумагу, которая лежала перед ним. - Вам известно, князь, что Вам запрещена любая связь с родными, или кем-либо оттуда?

-Да, Станислав Романович, известно, - подтвердил Алексей. 

-Дома проблемы, или Вы просто терзаетесь от разлуки? - поинтересовался тот и отложил бумагу. 

-Терзаюсь, - тихо вымолвил Алексей.

Коменданта лицо выразило глубокую задумчивость. Он снова глядел на лист бумаги. Он погладил свои усы, уже давно седеющие, сдвинул еще ближе густые брови и прокашлялся:

-Я думаю, что если кто-то из тех пяти жен, что приехали уже сюда, попросят родственников что-то разузнать да написать им в ответ, то не будет ничего... Они с первых дней сообщаются подобным образом...

-А как же проверка писем? - насторожился Алексей.

-Ну не все же имена называются в письмах. Пусть это будет анонимно, - пожал плечами Станислав Романович.

Алексея увели назад в камеру, где уже все готовились к приближающейся ночи.

-Поговорил? - тут же спросил его один из товарищей.

-Да, совет дал... Воспользуюсь, - ответил Алексей.

Он сел на свою кровать и уткнулся лицом в ладони. Надежда засела в нем, успокаивая и не покидая, как и легшая ему рука одного из друзей рядом:

-Кстати, пока ты там был, к нам приходили от коменданта с сообщением, что он разрешил построить на нашем дворе еще два дома.

-Сколько просили, упрашивали, убеждали, наконец-то! - восклицал другой, и Алексей поднял к ним глаза в заинтересованности.

-Да, Николай Александрович уже давно просил, - махнул третий, который сидел за шахматами с другом. - Вон, у него вся камера в антресолях, как мастерская. Не повернуться! Правда, не всем разрешат заниматься мастерскими делами. Инструменты же в камерах иметь нельзя. Но хоть так!

-Зато толк есть! Вот будет отдельный дом для ремесел, все обучимся делу по-очереди, не пропадем! - восторженно отвечал первый, улегшийся в кровать читать книгу.

-А второй для чего? - спросил Алексей.

-А для наших вечеров! Будем музицировать, лекции читать, петь и играть, - радостно объявляли товарищи.

Построение таких планов Алексея воодушевило еще больше. Дышать стало легче, как и ждать новостей, о которых вскоре и попросил узнать у Александры Григорьевны Муравьевой...

Это была супруга одного из руководителей бывшего тайного общества, которая прибыла следом за мужем одной из первых жен осужденных. 

Она суетилась, поддерживала с первых шагов каждого, стала выписывать через родных книги, семена растений, лекарства и инструменты для разных ремесел, в том числе и для рисования. Именно она, услышав историю Алексея, предложила узнать все о его родных анонимно, как советовалось.

И время все шло. Но это было более спокойное и более радостное время, чем до сих пор. Алексей вставал бодрее, был активным участником в постройке новых домов на их дворе. Он посещал различные лекции, которые после всех работ давали различные «дети декабря», делясь опытом и знаниями. 

Они твердо верили, что, дав друг другу все, что знают, не пропадет больше никто нигде. 

Теперь они могли и отдыхать в этом новом доме, отведенном для их музыкальных вечеров и лекций, который назвали «клубом». И уже 30 августа, когда у шестнадцати из них были именины, организовали там большой музыкальный праздник. Многие из заключенных превосходно владели музыкальными инструментами, и те стали закупаться да появляться в клубе. 

Деньги на инструменты брали из сбора, куда вкладывали все свои суммы, чтобы образовать общий вклад, который назвали потом «Большая артель». На артельные деньги «дети декабря» организовывали общественное питание, покупали одежду, литературу, оплачивали хозяйственные расходы и даже выдавали на помощь тем, кто стал уже покидать стены заключения. 

Так, приобретя гитару, Алексей играл друзьям на вечерах, а помимо того, стал учить новые языки, каких не знал, а сам вызвался преподавать голландский.

За обучением садовому делу он сошелся с бароном фон Розен, рассказав  о встрече с его супругой в Гунгербурге, и помогал ему в посадках, обучаясь огородничеству и со ставшим их общим товарищем — Василием Карловичем Тизенгаузеном, которому предстояло быть здесь, среди них, всего лишь год, после которого суждено будет отправиться на поселение в одной из местности Сибири.

Не упускал Алексей ни минуты свободного времени, уделяя то и обучению ремесел, навыки которых преподавал ему, как и некоторым другим, его «морской учитель» — Николай Александрович Бестужев, с которым он сошелся еще ближе, чем то было в кадетском корпусе да в совместном плавании к берегам Голландии еще в 1815 году.

Наслаждаясь беседами с ним, Алексей познавал вновь его философию жизни: философию человека, которого ставил для себя в пример. Он восторгался всеми талантами Николая и поражался умелостью его рук. Снова и снова ему нравилось беседовать с ним да наблюдать, как тот рисует свои картины, которыми стал заниматься в Чите, так вдохновившей своими пейзажами.

Так, когда в очередной раз их привел строй солдат к берегу реки, пока остальные, освобожденные от кандалов, могли наслаждаться купанием, Алексей сидел возле Николая и смотрел, как тот зарисовывал вид купального места. 

Прекрасный пейзаж простирался перед глазами Алексея.  Слева красовался заливной луг и обнесенный частоколом сад. Справа был песчаный обрыв, чуть поросший кустарником. Издали виднелись дома, а за ними и горы, которые были покрыты темными зелеными зарослями леса. 

-Видишь, Алексей, красота есть везде, а так боялись  попасть в место, о котором такие страшные слухи разнесли по свету! - сказал Николай. - Вот смотришь, и становится веселее... Особенно, если видишь, что наши товарищи вытворяют в воде, - хихикнул он на тех, кто купался в реке в то время и откуда доносился до их слуха взрывной хохот.

-Да, это огромное наслаждение погрузиться в прохладу реки в жару, - улыбнулся Алексей...

Пока держалась благодать летней погоды, осужденных выводили группами по человек пятнадцать в сопровождении конвоя к мелкому притоку реки Читы, где та впадала в Ингоду. Комендант указал это место, как дозволенное для купания, и указал на время купаний снимать кандалы. Так, конвой ходил от каземата до Ингоды по раз шесть за день, провожая осужденных по нескольку раз в день купаться.

И то было огромным наслаждением между тягостных работ окунуться в ласку вод, снимающих им напряжение и унося все тревоги и печальные воспоминания хоть на короткое время прочь...