Страница 10 из 18
— Как будто кто-то стучит? — спросила тётя Огаста, кутаясь в кружевную шаль.
Горничная подхватила фонарь, натянула дождевой плащ с капюшоном и пошла к входной двери. Снаружи лило так, что даже сквозь стёкла невозможно было хоть что-то разглядеть. Темнело, дождь перемежался полосами града, ветер ломал деревья, и весь двор был завален ветвями старого тополя, что рос перед воротами. Град колотил по крыше, а поверх оборванных листьев на дорожках и газоне уже собрались островки молочно-белого льда. Вырванные с корнем деревья лежали вниз по склону, и потоки мутной воды неслись по улице в сторону побережья.
Все собрались в большой гостиной, молчаливые и подавленные, слушая, как беснуется за окнами стихия. Свечи трепетали, и их пламя металось от сквозняка, порождая на стенах зловещие тени. Кухарка, стоя на коленях в углу, бормотала одну молитву за другой, осеняя себя защитными знаками всякий раз, когда гром гремел особенно сильно. Даже тётя Клэр, несгибаемая и стойкая, нервно сжимала в руках Канон в кожаном переплёте, и губы её время от времени бесшумно двигались, повторяя молитву «Мать Всеблагая».
Пришёл конюх и наспех заколотил досками разбитое стекло в двери. Но дождь проникал внутрь сквозь щели, и на полу собиралась приличная лужа, которую горничная то и дело промокала тряпками.
Шторм принёс прохладу, и после небывалой жары дамы кутались в шали и ёжились, а Мартин, старый слуга тёти Клэр, пытался разжечь камин, но дым валил обратно. Дрова, как заколдованные, ни в какую не хотели гореть.
И только Иррис было весело.
Она едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Не хватало, чтобы все подумали, будто она сошла с ума. Но эта гроза смыла остатки её печали и тревог.
И пусть это лишь казалось, пусть, это было лишь стечением обстоятельств, но впервые в жизни Иррис хотела верить в то, что этот небывалый шторм, эта безумная стихия, которая вырвалась на волю — это её желание. И оно вдруг исполнилось. Причём исполнилось таким странным образом, что она готова была хохотать до упаду, глядя на испуганные лица прислуги, тёток и кузин.
Матримониальные планы отошли в сторону на фоне сковавшего всех страха, и Иррис хотелось, чтобы этот шторм продлился как можно дольше.
Ветер лечит…
Нет, пусть лучше её выгонят из дома, но она не даст согласия мэтру Гийо!
— Миледи, — горничная появилась с фонарём из проёма дверей, — там господа просятся переждать непогоду, говорят, колесо у кареты отлетело, застряли прям под нашими воротами.
— Господа? Какие господа? — тётя Огаста беспомощно посмотрела сначала на Мартина, пожилого слугу, а затем на тётушку Клэр.
— По виду так благородные, только мокрые уж очень, — произнесла горничная, вытирая ладонью капли со лба и осеняя себя защитными знаками, — а карету и впрямь раскорячило, намыло там ямину у ворот, и ужас такой, что даже пройти нельзя, не то что проехать. Мать Всеблагая заступница!..
Горничная потопталась и, видя, что хозяйка ничего не говорит, спросила:
— …Так что сказать господам-то? А то они туточки, у входа стоят. Промокли до нитки!
— Но… ночь уже… и это же неприлично, — пробормотала тётя, оглядываясь на присутствующих и ища поддержки.
И было видно, что правила приличия борются у неё с правилами гостеприимства. Но в этот раз правила гостеприимства победили.
Тётя Огаста встала, придав своему лицу строгое выражение, сжала в руках платочек и произнесла суровым голосом хозяйки дома:
— Проси. А ты, Мартин, будь здесь. И Сезару скажи, чтобы сидел в коридоре.
Горничная нырнула в темноту, и вскоре снова появилась с фонарём в руках, а за её спиной показались три мужских силуэта.
От благородных господ на полу образовались три огромных лужи, и мокрые они были, надо сказать, и правда до нитки. Потоки воды, несущиеся с горы, размыли дорогу, перегородив её сломанным тополем, их карета сползла по раскисшей глине, угодив колесом в промоину как раз напротив ворот дома тёти Огасты.
Конюха отправили распрячь лошадей и завести на конюшню, кухарку готовить горячее вино со специями, а горничную — за полотенцами, чтобы промокнуть «благородных господ».
Иррис велели зажечь побольше свечей, потому что уже смеркалось, и она, поднося огниво к фитилям, украдкой рассматривала гостей.
Первым вошёл пожилой господин, высокий и статный, с лицом ястреба: нос с горбинкой, массивные брови, залысины над высоким лбом, переходящие в седину, гордая осанка и глаза — серые, почти прозрачные, словно в них растворился туман с прожилками блестящей стали. Взгляд этот показался Иррис недобрым, он прожигал насквозь и заставлял чувствовать огонь где-то внутри, под сердцем. И смотрел этот господин чересчур проницательно, казалось, что прямо в душу, так, как будто медленно загонял под рёбра тончайший стилет. При нём была трость с золотым набалдашником, а одежда, хоть и мокрая, но дорогая и сшитая по южной моде, говорила о том, что очень редкая птица залетела сегодня в дом тёти Огасты.
За ним следом вошёл ещё один мужчина, пожалуй, чуть младше первого и пониже ростом. Его мокрые волосы спадали на плечи сосульками, и бархатный коричневый камзол обвис, но элегантный атласный жилет, шёлковый галстук с сапфировой булавкой и туфли с лаковыми пряжками выдавали господина не менее знатного, чем мужчина с тростью. И такое же лицо ястреба — те же брови и глаза, полные холодной стали, и не трудно было догадаться, что они родственники.
А вот третий господин Иррис понравился сразу. Наверное, он был сыном господина с тростью, во всяком случае, они тоже были очень похожи, только в лице младшего не было той ястребиной жёсткости. Его серые глаза казались просто облаком тумана, лесным озером, посеребрённым луной, а не огнём, играющим на лезвии кинжала. Встретившись взглядом с Иррис, он улыбнулся мягкой улыбкой, и она заметила, какой у него красивый контур губ, и черты лица, и улыбнулась ему в ответ… пожалуй, даже слишком искренне.