Страница 2 из 98
– Здравствуйте, Татьяна! Какие стекла?
– Здрастье, – запоздало пробормотала она. – Стекла – в окнах! Во всех трех. Ну, которые на насыпь выходят.
Виктор поднялся с кресла.
– Пойдемте, посмотрим, – предложил он.
Татьяна закивала.
– Да– да, конечно! Представляете, я сегодня первая пришла. Отключила сигнализацию, открыла дверь. А там! Столы – все в осколках! И камни тут же валяются. Это с какой же силищей их кидать надо, чтобы… Оборудование просто чудом не пострадало.
Здание института по периметру было защищено трехметровой каменной стеной. А по стене вилась колючая проволока, с пропущенным через нее электрическим током. С трех сторон ограда выходила на городские улицы. С четвертой – на железнодорожную насыпь.
Виктор вошел в лабораторию. Из разбитых окон несло промозглым ветром.
– Смотрите, Виктор Семенович, что натворили! – показала Татьяна.
Двойные стекла оказались пробитыми насквозь. Виктор приблизился к левому окну. Посреди него зияла дыра сантиметров десять в диаметре. От дыры неровными темными полосами расходились трещины. Стол перед окном был засыпан осколками – крупными, тяжелыми и прозрачными, и мелкими, сияющими, как капли росы. Камень лежал тут же – на желтой столешнице.
– Да, – вздохнул Виктор. – Сделали дело!
– Может, мальчишки шалили? – предположила Татьяна.
– Может, конечно, и мальчишки. Только сильные очень. Надо охрану вызвать. Пусть посмотрят.
– Я сейчас! – дернулась Татьяна.
И вот тогда через тяжелые апрельские тучи выглянуло солнце. И осветило ее лицо.
***
Виктор Колпаков так и не узнал, что в ту ночь, когда в лаборатории разбили окна, на железнодорожной насыпи случилось несчастье. Под электричку попал умственно отсталый парень. Правда, произошло чудо – пострадавший выжил. Только ноги лишился.
Глава 2
Май 1998 год
Они любили друг друга так, будто мир стоял на грани катастрофы, и им оставались последние дни. Или нет, даже не дни, а часы и минуты. Виктор Колпаков чувствовал, что готов пойти на все ради любимой. Он бросил семью и переехал жить на дачу.
А вот Татьяна говорила, что пока не может оставить дочь. Ведь та еще так молода! И характер у нее трудный. Без материнского присмотра – мало ли что может случиться с девочкой.
Виктор соглашался. Он безумно ревновал Татьяну и к дочери, и к мужу, но делал вид, что его все устраивает. Только бы не потерять ее.
Объяснить, как подобное могло произойти с ним, он не сумел бы даже себе. Ведь не мальчик. И уже много лет не мальчик. И не старик, потерявший голову от юной феи. А вот, поди ж ты.
Он видел разную жизнь – от кровавых развалин в горячих точках до монотонной рутины родного института. Он знал совершенно непохожих женщин – от медсестер, пропахших потом и порохом, до закормленных магазинных дам– начальниц – подружек его первой жены. То есть, это теперь он звал ее первой. Потому что про себя считал Татьяну второй. Второй женой и единственной женщиной, перевернувшей его душу.
В первый раз Виктор и Татьяна обрели друг друга в своей лаборатории. В тот несчастный апрельский день, когда им обоим пришлось задержаться из– за того, что сначала в разбитых окнах меняли стекла, а потом ставили решетки. Рабочие сделали свое дело и ушли, а Виктор и Татьяна остались одни. Им показалось даже, что одни не просто в лаборатории – на целом свете.
Их накрыло волной одновременно, стремительной и беспощадной, поднимающей к солнцу и бросающей в самую глубокую пропасть. На те короткие минуты (или часы?) они забыли обо всем. И ни о чем не думали. И не жалели. Правда, в институте это было первый и единственный раз. Несмотря на запертые на ключ металлические двери лаборатории, Татьяне казалось, что кто– то наблюдает за ними. Виктор иронизировал слегка над ее страхом, но ему тоже было неуютно.
С тех пор они встречались два раза в неделю на старой даче Виктора. Татьяна приезжала на электричке, вбегала в дом. И уже не было ни зимы и колючего ноздреватого снега за окнами, ни лета и высоких разлапистых елок, раскиданных по участку. Не было желтых бревенчатых стен, не было пола с гобеленовой дорожкой. Не существовало возраста и имен. Оставалось только едва уловимое ощущение, что это – не на самом деле. Откроешь глаза – и все кончится, как кончается фильм, когда уже идут титры, и понимаешь, что вернуть ничего нельзя. А ты уже будто бы жил в этом кино, будто бы стал героем, пусть и не главным, но необходимым. И хочется плакать и утешать себя, что на блошином рынке можно купить диск и смотреть фильм хоть по десять раз в день. Но понимаешь, что делать этого не будешь, и надо как– то учиться жить дальше, забыть, выдрать из памяти (пусть и с обрывками своей души).