Страница 26 из 308
- Снимаю с вас платье, mademoiselle. Оно мокрое, и вы замёрзли, - невозмутимо произнёс Мишель.
Мишель поднял мокрое платье и, словно только тем и занимался всю жизнь, выжал из него воду как заправская прачка. Оглядевшись, он повесил платье сушиться на низко свисающую ветку клёна и только после этого обернулся к девушке с улыбкой:
- Вот теперь можно и говорить. Как поживаете, Марья Филипповна? - Он отвесил ей церемонный поклон.
Марья не смогла сдержать смех, что так и рвался из груди, расхохотавшись звонко и задорно. Соколинский широко улыбнулся в ответ.
- Позвольте принести свои извинения. Ведь это я невольно нарушил ваше уединение. Но знайте, я вовсе не жалею о том, - он приложился губами к её руке, будто бы они не стояли полуодетые на берегу реки, а находились в светской гостиной.
- Невозможный вы человек, - Марья Филипповна попыталась нахмуриться, но губы дрогнули и сложились в очаровательную улыбку. – Право слово, ни капли раскаяния!
Искренняя весёлость, вызванная необычайными обстоятельствами встречи, уступила место неловкости по той же причине. Марья опустила голову, чувствуя, как стыдливый румянец заливает лицо и шею.
- Я надеюсь на вашу порядочность, monsieur Соколинский, - она отступила на шаг от него.
- Я не собираюсь покуситься на вашу добродетель, сударыня, - сглотнув ком в горле, отозвался Мишель. – Даже не смотря на то, что мне этого чертовски хочется, - ещё тише добавил он, пытаясь поймать её взгляд.
- Полагаю, я должна вас поблагодарить за своё спасение, пускай вы и стали причиной моего падения в речку.
- Хорошо, что не грехопадения, - себе под нос пробормотал Мишель и добавил уже громче: – не стоит благодарности.
Несомненно, Марья Филипповна расслышала и первую фразу, оттого и смутилась ещё больше. Но не от смысла, вложенного в слова Соколинского, а от собственных мыслей, в которых она совершала это самое грехопадение в объятьях Михаила Алексеевича. Ведь ещё раньше, прежде чем он сказал о том, она представляла себе, каково будет коснуться его обнажённой кожи.
- Присядем? – Соколинский широким жестом указал на траву под их ногами.
Марья кивнула и, стараясь быть грациозной, опустилась на траву. Мишель присел подле, согнув в коленях длинные ноги. Пытаясь отвлечься от мыслей о том, что рядом с ним сидит самая красивая девушка их тех, что ему доводилось видеть, Соколинский сорвал тонкую былинку и, зажав её между зубами, уставился на противоположный берег.
- Ужасно, - вздохнула Марья Филипповна и печально сообщила: – Я не собиралась задерживаться. Меня искать будут.
- А я, напротив, очень рад, что судьба подарила мне шанс провести с вами чудесное утро, - молодой человек накрыл её пальцы своей ладонью.
Марья не отняла руки, но в то же время Мишель ощутил, как её пальчики сжались в кулачок под его ладонью.
- Я вовсе не жалею о том, что нахожусь в вашем обществе, однако, надеюсь, что никто не узнает о том, иначе моей репутации будет нанесён непоправимый ущерб, - тихо заметила она.
- Можете положиться на меня. Ни одна живая душа о том не узнает, - отозвался Михаил Алексеевич, чуть повернув голову и глядя на тонкий профиль Марьи Филипповны, и неожиданно для самого себя спросил: – можно мне поцеловать вас?
Марья повернула голову, уставившись на него изумлённым взглядом. У неё и прежде спрашивали разрешения поцеловать, но никогда ранее ей не хотелось ответить согласием. Более того, целоваться ей не нравилось. Вспоминая о том, как однажды её целовал Поль Василевский, она невольно нахмурилась. Поцелуй ей показался чем-то отвратительным, мокрым и ничуть не вызвал желания продолжать подобные опыты.
Взгляд её переместился на губы Соколинского, а её молчание было воспринято, как согласие. Мишель едва коснулся её губ своими и отодвинулся. В ответ она сама потянулась за ним. Высвободив свою ладонь из его руки, Марья приникла к его груди, вдруг испугавшись потерять точку опоры. Этот поцелуй был не таким, как прежде. Голова её закружилась, и девушке показалось, что она падает, но остановить это падение не было ни сил, ни желания. Стало жарко, но вовсе не от солнечных лучей, казалось, что кровь вскипела в жилах, сметая остатки разума. Губы Соколинского переместились на её шею, к тому самому местечку, где бился пульс, длинные пальцы ловко расстегнули пуговицы сюртука, и большая ладонь накрыла грудь под мокрым батистом сорочки.