Страница 24 из 308
Само собой, молодцу отказали от дома. Наблюдая в окно, как тот удаляется по подъездной аллее на одном из лучших жеребцов из конюшни покойного батюшки, Марья насилу сдержала злые слёзы, что повисли на её ресницах. Пожалуй, ради того, чтобы вернуть Полесье, она согласится даже на замужество с князем Урусовым! Но вот беда, Илья Сергеевич ни в коем случае не станет облегчать ей задачу. Мало того, её попытки завоевать его благосклонность наверняка польстят его самолюбию. Марье виделось, как князь станет надсмехаться над ней, прежде чем снизойдёт до того, чтобы повторить сделанное предложение. Ежели снизойдёт. Что-то подсказывало ей, что не станет Илья Сергеевич наступать на те же самые грабли. Марья гнала от себя мысли о том, что будет после. Как она будет жить, став княгиней Урусовой?
Конечно, можно и дальше жить в Ракитино, но тогда ей придётся мириться с каждодневными упрёками матери, сетующей на упрямство и непослушание единственной дочери. Марья понимала, что её вины в падении их семьи в глазах местного общества нет, что виноват отец, скрывавший от семьи истинное положение дел и брат, проигравший в карты усадьбу. Но она все же не могла отделаться от ощущения собственной причастности к произошедшему. Ракитины более не были теми, кто задавал тон, и это задевало более всего.
Едва забрезжил рассвет, Марья поднялась с постели. Ей всегда хорошо думалось во время пеших прогулок, и ныне, когда Сержа не было в усадьбе, она скучала по его обществу, по их совместным походам по окрестностям. Не изменяя привычного уклада, девушка привела себя в порядок и легко сбежала по лестнице в тесную переднюю. Дом в Ракитино разительно отличался от особняка в Полесье. Здесь не было просторного светлого вестибюля, роскошной бальной залы, длинной анфилады комнат. Простой и довольно тесный, он так или иначе напоминал о том, что оказалось утраченным.
Дорожка, ведущая через сад, оканчивалась калиткой в невысокой ограде. Отодвинув задвижку, Марья ступила на едва приметную тропинку, уводившую в берёзовую рощу, за которой протекала небольшая речушка. Солнечный свет пробивался сквозь густые кроны тонкими косыми лучами, гомонили о чём-то своём птицы, капли росы сверкали в траве и на листьях деревьев подобно бриллиантам. Где-то неподалёку дятел долбил дерево, а стоило только смолкнуть лесному барабанщику, тотчас завела свою песнь кукушка.
Вскоре в просветах между деревьями мелькнула, играя солнечными бликами, серебристая речка. Всё громче становилось журчание воды. На высоком обрывистом берегу Марья присела на поваленное дерево под раскидистым кустом бузины у самого края обрыва. Так покойно и хорошо было в тихом лесном уголке, ничто не нарушало её размышлений.
Вдалеке за нескошенным заливным лугом виднелась небольшая возвышенность, на которой располагалась усадьба Урусовых. Сам дом разглядеть с того места, где устроилась mademoiselle Ракитина было невозможно, но хорошо просматривались кроны парковых деревьев, окружавших особняк.
***
В тот день, когда нелёгкая занесла Михаила Алексеевича к Ракитиным, он так и не поехал в Овсянки, послав короткую записку с извинениями и сославшись на занятость. Прекрасное настроение, что сопутствовало ему с самого утра, испарилось, не оставив следа. Соколинский хмуро оглядел леса вокруг особняка, прошёлся по парку, наблюдая за работой садовника, и вернулся во флигель, где и уединился с бутылкой вина.
Однако ж одной бутылки показалось мало, угрызения совести и гнетущее чувство вины, будто он совершил нечто недостойное, не желали его покидать. Не будучи адептом Бахуса, Мишель весьма умеренно употреблял хмельные напитки, поэтому наутро его невоздержанность обернулась головной болью. С трудом преодолев желание остаться в постели при наглухо задёрнутых портьерах, Михаил Алексеевич заставил себя подняться.
Соколинский отказался от завтрака, так как один только вид свежей выпечки, щедро сдобренной сливочным маслом, заставил желудок взбунтоваться. Кофе показался чрезмерно горьким, а камердинер раздражал своей медлительностью и неодобрительными взглядами. Впрочем, и собственный внешний вид: покрасневшие и припухшие веки, тёмные круги под глазами и нездоровая бледность, удовольствия ему не доставил.
Когда же с утренним туалетом было покончено, и Мишель вышел на крыльцо, яркий свет летнего солнечного утра больно резанул по глазам. Приставив ладонь козырьком ко лбу, Соколинский хмуро вглядывался в сторону конюшен, откуда конюх уже выводил осёдланного для ежедневной прогулки жеребца.
Прошедшая ночь и неумеренные возлияние не смогли сгладить в памяти образ той, что поколебала его решимость и заставила усомниться в правильности принятого решения. Ох уж эти серо-голубые глаза, манящие к поцелую губы, крохотная родинка в правом уголке рта! Поставив ногу в стремя, Мишель легко взлетел в седло. Оказавшись за воротами, он пустил вороного галопом. Бес словно только того и ждал. Ветер свистел в ушах, но дробный топот копыт болью отдавался в затылке. Вскоре показались владения Урусовых. Соколинский придержал коня, разглядывая открывшийся ему вид. Время для визитов было неподходящее, да и, положа руку на сердце, ехать в Овсянки не хотелось. Пустив жеребца шагом, он и вовсе отпустил поводья, предоставив тому самому выбирать дорогу.