Страница 17 из 72
Когда мадам Прохорова назвала свою девочку таким странным именем, я вспомнил, как одна барыня гуляла по тротуару с маленькой кудлатой собачкой и все ей кричала: "Дэзи, сюда! Дэзи, вернись!" Поэтому, как только девочка на минутку умолкла, я спросил:
- А почему у тебя собачье имя?
У девочки были и без того большие глаза, а тут она их так раскрыла, что, кроме глаз, я уже больше ничего не видел.
- Мама, - сказала она жалобно, - он ругается!..
Я хотел ей сказать, что и не думал ругаться, но в это время меня кто-то ущипнул сзади. Оглянулся, а это Витька.
- Девочка, - сказал он, - ты не обижайся: он у нас немножко дурачок, потому что заморыш.
- Я и сама догадалась, - сейчас же ответила ему девочка. - Он у меня все спрашивает и спрашивает и не дает мне слова сказать.
От такой несправедливости я вспыхнул и убежал в "тот" зал. А Витька остался с девочкой.
В "том" зале за длинным столом сидела мадам Прохорова и читала вслух толстую книгу. Босяки смотрели на патронессу осоловелыми глазами. Вдруг мадам Прохорова сняла руку с книги и почесала себе колено. Потом она почесала бок, потом спину, а потом вскочила и сказала:
- Кажется, я здесь паразитов набралась. Нет уж, читайте сами. - И быстро ушла, стуча каблучками.
Даже в "том" зале было слышно, как она говорила отцу:
- Это ужасно! Кусаются, как собаки. Посыпайте, Степан Сидорович, ваших посетителей антипаразитином. Купите пуд и сыпьте каждому за воротник по горсти.
Босяки при ней курить стеснялись, а теперь ожили и принялись вырывать из "Жоржетты" листки и крутить цигарки.
Когда я вернулся в "этот" зал, ни мадам Прохоровой, ни ее хорошенькой девочки там уже не было. Витька что-то жевал, Увидя меня, он полез в карман, развернул серебряную бумажку и отломил от коричневой плиточки маленький кусочек.
- На, - сказал он.
- Что это? - спросил я.
- Шоколад. Это меня Дэзи угостила.
- Ну и ешь сам! - крикнул я и убежал на кухню.
"КАШТАНКА"
Целый день я ходил понурый. Мне казалось, что все меня презирают, что я и на самом деле уродец и самый несчастный на свете человек.
Петр заметил, что со мной творится неладное, и спросил:
- Чего, Митя, закручинился? Или обидел кто?
- Так, - ответил я, пряча глаза. - Просто так.
- Просто, брат, ничего не бывает.
- Лучше б я умер маленьким! - вырвалось у меня.
Он не стал больше меня расспрашивать, но на другой день опять подошел и сказал:
- Тут один лотошник книжку оставил с картинками. Вот подожди, закроем чайную и почитаем. Говорит, интересная.
Чайную закрыли. Петр принялся мести полы и мыть клеенки на столах. Чтоб скорей сесть за книжку, я усердно ему помогал. Отец не любил, когда газ напрасно горит. Петр потушил в "том" зале рожок и зажег маленькую керосиновую лампочку. Света ее хватало, только чтобы осветить книгу, но от этого сидеть за столом в темном зале было особенно уютно. Книга пахла краской, как и та материя, из которой путешественник сшил мне брюки. На картонном переплете был нарисован уличный газовый фонарь, вокруг фонаря мелькали снежинки. У подъезда дома стоял бритый мужчина в шляпе-цилиндре, в шубе нараспашку. Он смотрел вниз, а внизу, у его ног, жалась собака, похожая на лисицу. Ее спина и даже ресницы были залеплены снегом.
- Начнем, - сказал Петр. - Глава первая. "Дурное поведение".
И он стал читать о собаке Каштанке, которая обрадовалась, что хозяин, столяр Лука Александрыч, взял ее с собой гулять, и от радости гонялась за собаками, бросалась на вагоны конножелезки и, в конце концов, потерялась.
Пока Петр читал, губы его все время морщились, будто он вотвот рассмеется. Но он не рассмеялся, а когда дочитал первую главу, то положил на книгу руку, покачал головой и сказал:
- Хорошо.
- Читай дальше, читай! - попросил я.
- Нет, уже поздно. Иди спать, а то папаша заругает. Завтра будем читать. "Таинственный незнакомец" - называется следующая глава. Наверно, дальше еще интересней.
Уходить мне не хотелось, но не хотелось и Петру противиться.
Я вздохнул и пошел.
Заснул я не скоро, все ворочался и ворочался, так что мама даже спросила меня, не заболел ли я. А когда заснул, то мне приснилось, будто собака, похожая на лису, застряла в снежном сугробе, поднимает к мордочке то одну, то другую лапку и дует, чтобы согреть их, а Дэзи стоит перед ней на серебряных коньках и хохочет звонко-звонко.
За ночь я успокоился, и, хотя вспомнил о Дэзи сейчас же, как только проснулся, книжка с картинками оттеснила мою обиду: умирать мне уже не хотелось, а хотелось узнать, что будет дальше с Каштанкой.
По мере приближения вечера нетерпение мое возрастало. И вот мы с Петром опять за столом с ночником.
- Теперь ты читай, а я буду слушать, - сказал Петр.
Читал я по слогам, запинаясь и от волнения путая слова.
Петр взял у меня книгу и стал читать сам. И, как вчера, морщил губы, чтоб не рассмеяться. Читал он о том, как Каштанку взял к себе толстенький бритый человек в шубе нараспашку. Каштанка поела, разлеглась посредине комнаты и стала решать, у кого лучше - у прежнего хозяина или у нового. У нового обстановка бедная: диван, кресло, ковры, а у старого - богатая: верстак, куча стружек, лохань. Тут Петр не выдержал и засмеялся.
- А что ты думаешь, - сказал он, весело посмотрев на меня своими синими глазами. - Может, собака и правильно решила задачу. - Но вдруг он потемнел в лице и с натугой выговорил: - Богатство... Кареты, бриллианты, манто... Будь оно проклято все!..
Некоторое время он сидел молча и смотрел куда-то вбок, хотя там было темно и пусто. Потом потянул к себе книжку и стал читать дальше. Но губы у него больше не морщились, а на лбу так и осталась складка.
Книжку мы читали целую неделю - каждый вечер по одной главе.
А когда кончили, то мне было и радостно, что Каштанка нашла своих хозяев, и грустно, что толстенький бритый человек потерял сначала гуся Ивана Ивановича, а потом и Каштанку. Как он, наверно, горевал!..
- Понравилась тебе книжка? - спросил Петр.
- Ох, так понравилась, так понравилась!.. - Я не знал, как высказать то, что чувствовал.
- Ну, так возьми ее себе.
От восторга у меня перехватило дыхание.