Страница 51 из 110
- Я пришел предупредить вас. Человек, с которым я приехал, не выпустит Викторию из вида – он подозревает ее. Ее, а вместе с ней и вас, понимаете? Он думает, это она крутила шашни с Оскаром Краменом и остальными, а вы с ними разобрались из чувства мести.
Туриц нахмурился, переваривая услышанное.
- Что за хрень? – рявкнул он наконец, но без особого бешенства. – Ты же с ним заодно, недоносок! Зачем приперся тогда? Мою дочь никто и пальцем не тронет, ясно? Ни ты, ни твой дружок, понял?
- Он мне не дружок, - я состроил обиженное лицо. – Я искренне переживаю за Тори, господин Туриц. Она чудесная девушка, любой отец может гордиться ею. Я знаю, что она невиновна, в чем бы ее ни подозревали.
-Так скажи это своему приятелю.
Он прошел мимо меня, я устремился следом, держась на расстоянии. Безопасность превыше всего.
- Господин Туриц, он мне не приятель, и не станет слушать домыслы. Мне нужно знать больше, понимаете? Чтобы я мог прийти и доказать невиновность Виктории. Доказать, господин Туриц.
- Так чего тебе надо от меня? – все еще не понимая, гравер остановился и круто развернулся, уставившись мне в глаза.
В его взгляде явственно читалась угроза. Но маячивший впереди куш заставил проглотить собственный страх.
- Я пришел просить вашего разрешения поговорить с Викторией, - широко раскрыв глаза, я смущенно улыбнулся.
- Ты – придурок, - Туриц даже не пытался соблюсти видимость приличия. – Ты думаешь, я стану с тобой расшаркиваться? Полицейская ищейка, недоносок, лизоблюд! Я запрещаю тебе приближаться к ней! Запрещаю ей говорить с тобой! Запрещаю!!
Я забыл про план. Забыл, что собирался быть до конца вежливым и тактичным. Этот боров не заслуживал ни такта, ни вообще ничего.
Но я знал, что на самом деле ему причиталось. Пусть услышит хотя бы от меня.
- Ты думаешь, будешь вечно помыкать ею?! – я сделал шаг вперед, едва не перешагнув черту безопасности. – Ты думаешь, будешь указывать, кому что делать, как дышать, с кем говорить и все будут слушаться?! Ты что, совсем ополоумел?! Твой дочери – девятнадцать лет, она уже не младенец! Если ее мамаша до сих пор держит тебя на поводке, это не дает права отыгрываться на Тори!! Ты хоть видишь, какую зашуганную лживую дуру ты из нее вырастил? Видишь?! Отвечай!
Он стоял, глотая ртом воздух. У меня в запасе еще была парочка ударов.
- Я пришел сюда, чтобы поговорить. Чтобы встретиться с ней и предупредить, в какую нехорошую игру она ввязалась. Но великий Мартин Туриц – отец, его слово – закон и поэтому никто не смеет и рта раскрыть в сторону его дорогой доченьки! Я порадуюсь, когда вас посадят всей семейкой – потому что вы грызете друг друга вместо того, чтобы помогать!
На самом деле, я кричал, конечно, не на гравера. То есть на него, да – но эти слова в равной степени был адресованы моему собственному отцу. Я выплескивал все то, что давно мечтал сказать ему в лицо, но мешало многое – и наши редкие встречи, и радость матери, которая к моему приезду старалась приготовить много вкусностей, и усталость после рабочей недели. Я молчал, каждый раз старательно игнорируя его грубые подначивания, его плоский юмор и обещал себе, что уж в следующий раз…
Так что разговор с Турцем можно считать репетицией.
«…его слово – закон» - это была волшебная фраза, которую Мартин ждал всю свою жизнь. Не от меня, само собой – от жены. Или от дочери, которая выросла застенчивой, но не покорной его воле. Он смотрел вокруг и видел самые обычные семьи, где жены терпеливо сносили выволочки мужей, при этом не забывая стряпать, убирать и следить за домом. Он слышал рассказы друзей, которые делились веселыми историями о тихих вечерах у камелька, когда все «подано-принято», и можно расслабиться, потягивая пивко под гул футбольной трансляции. Все это вызывало у него, готов биться об заклад, жгучую ярость – потому что дома его ждал совсем иной прием, и жена-феминистка не собиралась прощать давнего предательства даже девятнадцать лет спустя.
Я всерьез сжался в комок, готовясь позорно ретироваться. Лицо гравера покрывали красные пятна, он тяжело дышал, словно загнанная лошадь. Наконец, развернулся и пошел дальше.
- Ладно, идем. Спросишь все, что надо – а потом проваливай. И чтобы мы больше не видели ни тебя, ни твоего дружка поблизости. Понял?
Иногда грубость творит чудеса. С определенным типом людей, само собой.
- Спасибо за оказанное доверие, - с издевкой ответил я и зашагал быстрее, стараясь попасть в его гигантский шаг.
Всю дорогу я представлял себе изумленную физиономию Виктории и млел от предвкушения.
Свет в окнах не горел; спина Турица сама собой съежилась по мере того, как он медленно, словно нехотя открывал ворота, пропуская меня во двор. Дверь оказалась не заперта; щелкнул выключатель, я оказался в знакомой гостиной, все также больше напоминавшей музей, чем жилой дом.
- Тори, спускайся, девочка! – мне показалось, что Мартин старается выглядеть в моих глазах лучшим отцом, чем было на самом деле.
- Я не голодна, - донесся знакомый голос. – Мама оставила…
- Спускайся, я сказал, - все-таки гравер не слишком умел скрывать свои чувства. – Это важно, почему я должен звать дважды?!
На втором этаже скрипнула половица. Я метнулся к окну, стараясь принять выигрышную позу: лицо в профиль, глаза устремлены вдаль, руки сложены за спиной – герой романа Бронте, ни дать ни взять. Звук шагов едва доносился – судя по всему, Тори не слишком торопилась на зов отца. Еле сдерживаясь, чтобы не повернуться и не скосить глаза, я стоял и ждал.
- Что ты хотел, па… - она замолчала.
Я медленно повернулся, старательно глядя только на Мартина Турица.