Страница 74 из 122
Мать моего Томаса не ответила. И я прекрасно поняла – почему...
Двухэтажный особняк миссис Грейнджер встретил меня с порога счастливой белой мордой, протяжно возопившей: «Р-р-раааааааааааааааааааааааааааа!»
Ответное «Ура, ура, Миффи!» было придавлено тяжестью развеселившегося нырвольфа.
Красные пинетки и алые глаза привели Сэма в восторг. Оказалось, что сержант не имел чести познакомиться с Миффи в доме моего маркиза, потому что во время обыска там – боббики искали яд, – слуги зачем-то прятали Миффи от зорких глаз полиции.
Мы с Миффи поселились в той же гостевой комнате, где я некогда жила в качестве невесты сэра Томаса Грейнджера. Вопреки точному знанию, мне казалось: с тех пор минуло много-много лет.
Пока Сэм поучал своих боббиков, а леди Глэдис отдавала распоряжения слугам, адвокат вручил мне наедине (верный нырвольф – не в счет) резную шкатулку с драгоценностями.
В шкатулке дремали: серебряные украшения, купленные мною для балов; золотой браслет с рубинами – обручальный дар чаеторговца; колье и серьги – серебро с янтарем, первый подарок маркиза; разные кольца и ожерелья – тоже символы щедрости маркиза; и – та самая бриллиантовая диадема, которую я сдуру отвергла не так уж давно, если верить календарю.
– Значит, вы не передумали, мистер Дракс?
– Нет. Отчего бы мне передумать, прекрасная и богатая дева?
– Но ведь суда еще не было...
– Выиграть – дело времени. Выиграем! И, кстати, наедине я для вас – просто Тимати, бесценная леди Марта! Учтите, я ничего вам не приносил. Если спросят...
– Отлично, дорогой сэр Тимати!
Адвокат поцеловал мою ручку. Я улыбнулась. И чмокнула жениха в гладко выбритую щеку. Сэр Тимати не стал терять время уединения зря – разумеется, в границах приличий...
Весь тот день я чувствовала себя несказанно виноватой перед всеми знакомыми. И не совсем – беспричинно. На меня вдруг нашло прозрение: как-то так получалось, что я использовала всех вокруг; даже, когда не пыталась и не надеялась заставить кого-либо оказать мне помощь, сэр Случай сам вынуждал и людей, и не-совсем-людей помогать мне. И, после страстных поцелуев с симпатичным адвокатом, я отчего-то застыдилась вдруг своей удачливости...
День прошел в мелодраматических воспоминаниях.
После вечернего чая мы с леди Глэдис окончательно расчувствовались. Сдвинули поближе наши кресла. И, поочередно поглаживая ушки полусонной Миффи, принялись секретничать.
Леди Глэдис призналась, что, действительно, сильно злилась на меня после гибели сына. Вдове, разумеется, донесли – те мнимо-благородные леди, которые не чураются сплетен, – донесли, что я не ношу траур, что веселюсь на балах, что ловлю женихов.
«Но, немного остынув, я припомнила, как и сама в юности танцевала с радостным личиком – в том же месяце, в котором отец навсегда выгнал из нашего дома моего любимого. Марк был сыном привратника. Моим родителям наша влюбленность казалась опасной детской забавой, которую лучше побыстрее прервать. Я хотела сбежать. Но у Марка – слишком твердые, жесткие представления о чести. Гораздо страшнее, чем мои...»
То, что инспектор Томми-Мэнски – страшный тип, спятивший на некоторых традициях, я уже хорошо знала. Удивляло меня то, что и у хамистого зверолюда была когда-то юность. И пылкая любовь на сердце, и взаимность той любви – тоже когда-то были...
Я растерянно глядела на сухонькое личико цвета слоновой кости. Всматривалась в лиловато-фиалковые глаза, подернутые желтой пеленой. И жаждала спросить: а любила ли благовоспитанная леди Глэдис – любила ли она своего супруга, отца моего Томаса?
Но я понимала, что не имею ни малейшего права на этот бестактный вопрос.
У каждой леди есть тайны. У каждой найдется, что скрывать. А Томаса – уже нет. И его отца – нет. И незачем ворошить пепел чужого сгоревшего прошлого...
Я просто рассказала моей защитнице правду о себе. Всю. Даже про брата Андрюшку и про кота Соса. Я нуждалась в том, чтобы мать Томаса узнала обо мне правду. Пусть даже леди Глэдис примет меня за безумную фантазерку!
Защитница долго молчала, поглаживая уши Миффи.
– Запомни, моя дорогая, – наконец заговорила леди Глэдис, мелодично и нараспев, так, как любил наш Томас, – запомни: никогда, никому, нигде не рассказывай то, что может тебя погубить! Пока не состаришься, дитя мое, – молчи! Только в старости безразличны последствия любой правды...
– А если я устала вечно врать – как тогда быть?.. – с горечью спросила я.
– Тогда напиши роман, дитя мое! – посоветовала леди Глэдис. В голосе ее прозвучала добрая улыбка, которую не отразили увядшие, блеклые уста. – Роману ведь никто всерьез не поверит...
Той ночью мы с Миффи спали крепко-крепко – как младенцы, у которых почти нет прошлого и которым неведомо их будущее.