Страница 460 из 470
Во всяком случае, я.
Грохот, звон и вопль, слившиеся воедино. Какой-то несчастный болван выскочил из окна на верхнем этаже. Он был одет в огненное оперенье, но улетел недалеко.
То ли кто-то из слуг, то ли головорез Оскара, слишком увлекшийся грабежом, чтобы вовремя дать деру. Не все ли равно? Один удар меча, и почерневшее лицо расслабилось навсегда.
- Тебе б в сестры милосердия, Грасс, - процедил Картмор сквозь зубы, когда Кевин снова встал рядом. - У меня нежная и чувствительная душа.
- Я заметил. Что это было, в подвале? Почему ты по-быстрому не прирезал ту крысу?
- Просто не захотел.
- Я-то думал, меня уже ничем не удивить. У кого-то слабость к девкам, у кого-то - к писклявым младенцам. Был у меня в отряде один, зарезать старика или бабу - как в зубах ножом ковырнуть; мог бы, глазом не моргнув, пошвырять детишек из окон на пики - да и швырял. Но когда ему пришлось прикончить шавку, едва не вцепившуюся ему в горло, ревел потом, как маленький. Так и сдох, спасая суку со щенками из дома, который сам же и поджег, - Алый Генерал смачно сплюнул - то ли выражая так свои чувства по этому поводу, то ли просто потому, что захотелось отхаркнуть. - Каждый глуп по-своему, но чтоб сломаться на этом визгливом старом трусе, на зажравшейся прислуге? У такого извращения и названия-то нет.
Кевин поморщился.
- Идите в задницу, мой лорд. Да мог я его прикончить, мог. Просто стало вдруг противно. И я впервые спросил себя - а на кой, собственно, мне тогда это делать?
Похоже, ту жажду, что требовалось заливать чужой кровью, утолила бойня в Доме Алхимика. На долю Кевина остались лишь отточенные до совершенства движения и пустота внутри с привкусом праха.
- Ты еще слишком молод, Грасс, чтобы задаваться философскими вопросами. За тем, что тебе за это платят! Тех, кого ты сам жаждешь прикончить, тебе придется убивать за свой счет, в порядке, так сказать, благотворительности, - Генерал разговорился, видно, пребывал в неплохом настроении. - И ты еще хотел войти в Свору! Там место только тем, кому не нужна причина, чтобы убить - и очень весомая, чтобы не убивать.
- Когда-то хотел.
- Перехотел? - Оскар усмехнулся. - Чего ж тогда вашей милости угодно?
- Ничего. Мне ничего не нужно.
Он много раз повторял эти слова, другим и себе, - пока, наконец, они не стали правдой. Вещи, которые стоили того, чтобы их желать, существовали на свете не для таких, как он. А драться за объедки Кевин устал.
- И чем тогда займешься? Продолжишь обрастать жирком среди твоих Ищеек?
- Подамся в наемники.
Это позабавило Алого Генерала.
- Ну-ну. Тебя ждет отличная карьера, если посреди сражения начнешь размышлять. "А хочу ли я прикончить этого малого? И зачем мне это делать?"
- На поле боя все просто. Ты убиваешь, чтобы не убили тебя.
- А тут, что, по-другому? Эх, Грасс, - Генерал покачал головой, - ты еще так наивен. Как дитя малое.
Кевин усмехнулся в ответ.
- А когда-то вы говорили, что у меня - черное сердце.
Оскар зевнул. Возбуждение схватки исчезало вместе с блеском в глазах, и его резкие черты снова застывали в гримасе презрительной скуки.
- Но оно у тебя есть, Грасс, и в этом твоя проблема.
Неплохая эпитафия, если подумать.
- Что ж, прощайте. Спасибо за все.
Для злобной твари по убеждениям и призванию, Оскар и впрямь немало сделал для него. Больше, чем те, у кого для этого имелись все основания.
- Что-то подсказывает, что мы еще увидимся - если проснешься. Ну а коли нет, так и отправляйся к чертям, - Оскар отвернулся, показывая, что разговор закончен.
Отвесив прощальный поклон его спине, Кевин зашагал прочь, по улице, освещенной отблесками противоестественной зари. Крики и треск дерева доносились все глуше и глуше - скоро они совсем затихнут, и он останется наедине с собой.
Ему будет не хватать Алого Генерала - редкого человека, который не прикрывал жажду крови красивыми словесами, а совершая мерзкие поступки, не искал им оправданий.
Оскар был прав: убивать - единственное, на что Кевин годится, то, для чего родился на свет. Этим и он и займется, оставив вопросы людям получше него.
Вот только один, самый последний...
~*~*~*~
Осень 663-го
Будь боги милосерднее, все и закончилось бы там, у позорного столба. В последней схватке с собой, с болью, с миром, который так яростно его отвергал.