Страница 4 из 94
- Я не хочу, - честно говорю ему. – Мне не нравится быть тау.
- Опять за старое, - закатывает глаза дед и откидывается на подушку.
- Да знаю я, - зло сжимаю челюсти так, что гуляют желваки. – Но это мерзко. И все они мерзкие. Если б на тебя так смотрели, ты бы говорил совсем иначе. Мне сегодня Алекс шею вылизывал и за задницу трогал. Знаешь, как противно?
- Нет, не знаю, - честно говорит Рихард. – Но все же… Не осуждай людей за то, что им нравится. Нашу брезгливость и границу между прекрасным и омерзительным определяет наше воспитание. А истины и объективных значений в этом вопросе попросту нет. Вот тебе кажется, что это неправильно, когда генетик-социолог еще до твоей закладки в инкубатор решил, что ты будешь объектом вожделения. А все остальные считают, что ты – произведение искусства, восхищаются тобой и мечтают прикоснуться. Некоторые не отказались бы оказаться на твоем месте.
- Очень немногие, - уточняю я. – А остальные хотят меня трахнуть. Нет. ВСЕ хотят меня трахнуть. Они видят во мне только это тело, дед!
Дергаю себя за волосы, чтобы он увидел, наконец, с кем разговаривает: с самой лучшей версией тау!
- Так найди тех, кто разглядит душу, - парирует дед и уточняет: - Нет. Найди тех, кто сможет увидеть красоту и души, и тела. Это называется гармония.
- Это называется «красивая ложь». Я подстилка, Рихард. Я – хренова высококлассная подстилка. И либо я с этим смирюсь и буду проводить дни и ночи на четвереньках, подставив задницу моему благодетелю, либо так до конца жизни и буду прозябать на низкосортной работе и отбиваться от похотливых орангутангов.
Рихард тихо смеется и заходится кашлем.
- В тебе говорят страх неизвестности и юношеский максимализм, - заявляет он мне. – Успокойся. Просто не глупи, и все будет хорошо. А сейчас, почитай мне, пожалуйста. Я устал.
Я беру с полки последний том «Войны и мира» Л.Н. Толстого, открываю его по закладке и начинаю читать. Рихард слушает, закрыв глаза и сипло дышит, время от времени заходясь кашлем. Старинные часы приятно тикают, бумажные страницы шуршат и пахнут чем-то непонятным, но очень теплым и будто бы знакомым. Прочитав пару десятков страниц, я натыкаюсь на высушенный лист полуистлевшего растения.
- Дед, тут трава какая-то, - говорю ему. – Или лист дерева. Посмотри, а? Дед, ты чего, спишь, что ли? Рихард!
Не отвечает. И больше не сипит. Сглотнув, закрываю книгу. В груди шевелится нервный ком.
- Дед, - снова тихо зову его. Тишина. Подхожу, проверяю пульс – сначала на запястье, потом на шее. Ничего. Опускаюсь на колени. Я впервые вижу, как человек…
- Рихард… Слышишь, ты, мерзавец, не смей уходить! – толкаю его в плечо. – Ты мне еще не все рассказал! Помнишь, ты про свою дочь обещал рассказать? И про ваш старый дом, и про дачу. А еще про собаку. Я про собаку хочу, слышишь, Рихард! Где моя собака, дед, ты же обещал! Не смей уходить, ты обещал, ты обещал, ты… Скотина ты…
Рихард не отвечает. Его здесь нет, есть только странный и чужой объект, отдаленно напоминающий человека. Он внушает мне отвращение. Мышцы отказываются держать меня, и я окончательно опускаюсь на грязный пол. Как больно. Трудно дышать, и в глазах темнеет. Только не плакать, не сметь плакать!
Кто-то трогает меня за плечо, зовет по имени. Всматриваюсь, с трудом различаю медбрата, пришедшего на вечерний осмотр.
- Иди к себе, Элис, - тихо говорит он и осторожно тянет меня за руку. Послушно поднимаюсь и бреду к двери. У самого порога вспоминаю про ящик, возвращаюсь и складываю в него часы, альбом и книгу заодним, стараясь не смотреть в сторону койки, где лежит что-то темное, чужое. Иду в свою каюту. Люди при виде меня замолкают и расступаются: видно, у меня странное выражение на лице. Беру себя в руки, повыше поднимаю голову и прохожу мимо – стремительно, но не слишком быстро, чтобы это не было похоже на бегство. Главное – дойти до своей каюты, не разреветься по пути, не показывать им свою слабость. Взгляды сверлят спину так ощутимо, что даже мутит от этого.
Захожу к себе, ставлю ящик в угол, сажусь на кровать. Но плакать больше не хочется. Внутри гулкая пустота, заполняемая только тиканьем часов в коробке. Сижу и смотрю в одну точку.
- Элис, к тебе можно? – раздается голос Яна. – У тебя дверь открыта.
Он неуверенно переминается на пороге. Раньше он всегда входил без спроса, уверенно проходил к столу и садился на стул задом наперед, принимаясь рассказывать всякую «важную» чушь, но в последние годы стал смущаться, приходя ко мне.
- Рихард умер, - говорю ему. На несколько мгновений в каюте повисает тишина, и вдруг я ни с того ни с сего принимаюсь реветь: неудержимо, навзрыд. Ян подбегает ко мне, обнимает за плечи. Никогда раньше не обнимал. Такое странное ощущение. Но мне это сейчас нужно, мне нужен хоть кто-то, чтобы заполнить эту пустоту! Обхватываю его, утыкаюсь в плечо. Ян гладит меня по спине. Молча. Он не знает, что сказать. Я тоже не знаю, да и не получается. Просто реву, содрогаясь всем телом, и все никак не могу успокоиться. Кажется, у меня истерика.