Страница 11 из 18
Мама очень расстроила свое здоровье, и ей придется основательно лечиться. Доктор посылает ее на юг, но она не хочет ехать в Крым. А где еще ей устроиться, не знаю. Только что-нибудь сделать будет необходимо. Пока доктор установил строгий режим. Через неделю сказал, что окончательно укажет, что делать.
Вчера Ольга Федоровна Оберучева88 вернулась с похорон бабушки и привезла ужасную весть. 15‐го мая Даню89 нашли в постели мертвым. Он отравился морфием. Одни думают, что случайно, другие говорят о добровольной смерти.
Последнее время он страдал галлюцинациями. В конце декабря Даня сделал предложение Мэке и получил отказ. Это на него очень сильно повлияло. Даня после себя не оставил ничего, что бы могло объяснить его смерть. И я думаю, что это была действительно случайность, но случайность, которую носим в своей душе. Эта смерть непроглядно мрачна.
Мне часто снится Вова. Раз он спускался по лестнице мне навстречу. Знаешь, такой радостный, как после разлуки. – «Так ты жив!» – «Жив! Жив! все это ужасное недоразумение, я тебе потом расскажу, а сейчас оставим это». И он был со мной. Во сне, когда видишь умершего, всегда чувствуешь, что что-то не так, что он уже умер. А тут этого совсем не было. Когда я проснулся, у меня было такое чувство, будто я побыл с Вовой.
Очень хочется получить портрет, о котором ты писал. Но высылать его пока не надо.
Много людей унесли последние года, много верований. Ты меня знал за общественника. Правда, им я остался и вместе с тем стал совсем иным. Присяжный политик и общественник, которые, казалось раньше, творят жизнь, – померкли, и дело их стало казаться маленьким. Чувствую – велика жизнь, и что-то творится каждый миг, и хочется участвовать в этом таинстве.
Жизнь люблю по-старому. Все сильнее чувствую вечное, это и спасает любовь к жизни. А жить тяжело, трудно стало. Но ведь это не мешает любить.
До свидания. Как ждешь его!
Напиши-ка мне в Алферово, где ты думаешь быть в конце июня.
Привет Марии Александровне и всем твоим.
Все ждал обещанное письмо, и нет его. Пишу в Петровское с просьбой переслать тебе. Очень порадовали меня заключительные слова твоей открытки: «Живу с женой дружно и счастливо».
Сегодня прочел о смерти Мечникова90. Она очень сильно подействовала на меня. Ты знаешь, как многое возмущало меня в Илье Ильиче. Не знаю, говорил ли тебе, что после моей жизни в Париже мое отношение к нему значительно улучшилось. Я даже как-то привязался к нему. А помнишь рассказы Лидии Карловны91, когда мы встречали Новый год, о том, как тяжело приходится ему в Париже. Теперь вспоминаю о нем тепло. Сам стал терпимее, а потом и взгляды некоторые изменились. Вспоминаю жизнь в Париже. Вспоминаю Вову.
Может быть, побываю у Вас в Петровском проездом в Барановку. Еду туда на неделю. Только, кажется, не удастся. У нас финансы так плохи, что даже это может оказаться невозможным. Мама очень ослабела, и доктор прописал ей строгое лечение и жизнь на постели.
На последнее она не соглашается, а лечиться начала. Очень беспокоюсь о ней. Сейчас она в Сестрорецке с Левандами92. В Алферове нам хорошо. Все места здесь полны дорогими для нас воспоминаниями.
Много занимаемся. Меня очень тянет к свободным занятиям. Хочется почитать новую литературу, литературу о войне, между прочим, собираюсь познакомиться с Фетом. Но столько обязательной работы, что не успеваю. Хорошо, что мне удалось поставить занятия так, что они не только средство, но и цель. Все, чем занимаюсь, привлекает и само по себе. Работаю по-прежнему над романтизмом. Занимался социальным мистицизмом в России (Одоевский, Тютчев, Печерин, Чаадаев, Киреевские) и Данте. Но главное содержание нашей жизни – Наташенька. Как мне ужасно, невероятно хочется, чтобы у тебя поскорее были дети. А как хорошо тогда нам будет говорить о них. Я так горячо ждал ребенка, что тот мир, который она принесла с собой, показал нам, что все самые светлые мечты – только утренний туман перед восходом солнца. А правда хороши слова Новалиса: «Ребенок – это любовь, ставшая зримой»93. <далее фрагмент текста утрачен>
Прощай, дорогой друг. Пиши же поскорей. Всего светлого.
Привет Марии Александровне.
Кажется, вырвался на час от «обязательных работ». Давно уже хочу побеседовать с тобой. Был недавно в Выборге. Два праздника дали мне возможность удалиться от обычных занятий. Повидал море, покрытое шхерами, послушал шум волн и сосен. Посидел на камнях. И много, много пережил. Почувствовал, убедился, что прошлое цело, что оно такое прочное, неизменное, ставшее достоянием вечности. Это не воспоминание, а прикосновение к живому, продолжавшему жить. Редкие сосны на красивых гранитных утесах, сползающих в море, как в Буде94, Vierwaldstättersee95, красные скалы Лергровика. Из-за горизонта <далее нрзб>, но шхеры увеличивают ширь моря и далеко уносят взор. Небо было седое, но кое-где просветы. Летали чайки. Мне было очень печально и очень хорошо. То Генуэзская крепость мерещилась, то Лергровик, то Буд, то Фирвальдштет-зее. И милые образы близких людей, и особенно Вова. Знаешь, так спокойно уверенно чувствовать, что он есть. Чужая речь кругом. Чужой город. Зовет колокол в церковь. Там орган и чудное пение.
Все это так внятно говорило о времени до войны, когда все были живы.
В Питере у меня жизнь налажена. Все часы распределены, и все как-то идет само собой. Занятия с учениками идут хорошо, ровнее, чем в прошлом году. Мы устроили исторический кружок. Раз в две недели из моего класса собирается человек 18–23. Докладчик читает, потом спорим. Ученики очень увлекаются. Темы берем из эпохи Возрождения и реформации.
В педагогической среде только плохо97. Очень сильная борьба совершенно отравляет дело образования. Столько насмотрелся глупости и гнусности, что лучше стал понимать общественные <глупости и гнусности>. Страшнее всего то, что людей-то гнусных как будто и нет. Вот уже, кажется, несомненная подлость, а присмотришься и с удивлением видишь, что сделал-то ее не подлец. Во всяком случае, «педагогике» учусь у учеников, а от коллег учиться не пришлось. Очень радуюсь, что ты с таким жаром принялся за свое фамильное дело98. Хотелось бы побывать в Москве и посмотреть, как зажили вы вдвоем. С большим увлечением занимаюсь теперь «Софией»99. Мало только времени удается уделять этому. С Таней читаем «Жана-Христова»100, книгу, о которой оба давно мечтали.
Привет Марии Александровне. Наши шлют тебе привет.
Наташе очень хорошо со мной. Обо всем теперь говорит. Любит больше всего рассматривать портреты.
Всего доброго.
88
Ольга Федоровна Оберучева – жена К. М. Оберучева, в доме которых в Киеве проживали две бабушки: мать братьев Оберучевых, бабушка Калипсо, и сестра их отца бабушка Маша.
89
Даня – Даниил Савельевич Лурье, сын врача. Описан в мемуарах (Анциферов 1992. С. 199–201).
90
Мечников Илья Ильич был женат на сестре Н. Н. Белокопытова Ольге. Анциферов встречался с Мечниковым во время посещения со Всеволодом Белокопытовым Парижа в 1911 г. Первое знакомство состоялось в 1908 г. в Петербурге. Взгляды Мечникова Анциферов описал в мемуарах: «Беседуя с Ильей Ильичом, я с удивлением убедился, что его политические взгляды далеко не прогрессивны. И что нашей прессой создан миф о его радикальности, в силу которой Мечников покинул родину. Так, Илья Ильич выражал свое негодование на то, что русское правительство разрешает Мануйлову с кафедры проповедовать социализм. <…> Илья Ильич пренебрежительно отзывался о „легкомысленном“ Герцене и очень резко осуждал „глупого и беспутного“ Бакунина» (Анциферов 1992. С. 270–271).
91
Лидия Карловна Белокопытова.
92
Екатерина Максимовна гостила у своей сестры Марии Максимовны Леванды (урожд. Петрова).
93
«Ребенок – это любовь, ставшая зримой. – Мы сами – сделавшийся зримым росток любви между природой и духом или искусством» (Новалис. Генрих фон Оффтердинген. Фрагменты. Ученики в Саисе. СПб., 1995. С. 150).
94
Анциферов вспоминает рыбацкий поселок в Норвегии Буд, который он посещал с Гришей Фортунатовым в 1913 г. (Анциферов 1992. С. 438).
95
Vierwaldstättersee (нем.) – Фирвальдштет-зее, Фирвальдштетское озеро в Швейцарии, где на Вилле Шиллер в 1908 г. Анциферов проживал вместе со Всеволодом Белокопытовым и Гришей.
96
Сайма – самое крупное в Финляндии озеро; расположено на юго-востоке страны.
97
В 1915–1916 гг. в условиях Первой мировой войны велась подготовка реформы средней школы, вызванной перегруженностью программы и неупорядоченностью преподавания и с целью расширения профессионального образования населения для экономического освобождения России. Обсуждение проекта депутатами Государственной думы касалось деления школьного курса на ступени, выявления базовых предметов, вопросов эстетического и религиозно-нравственного воспитания, совместного обучения мальчиков и девочек, гуманитарного и естественно-технического образования (Шевченко В. А. Подготовка реформы среднего образования министром народного просвещения П. Н. Игнатьевым. 1915–1916 годы // Проблемы современного образования. 2016. № 4. С. 101–121).
98
Речь идет о профессии ученого-педагога. Начало семейной традиции положил прадед Алексея Федоровича Петр Федорович Фортунатов (ок. 1759–1815/20) (Агеева Н. Н. Преподавательские традиции в династии Фортунатовых // Российская интеллигенция в условиях цивилизационных вызовов: Сборник статей. Чебоксары, 2014. С. 17–22).
99
«София» (др.-гр.) – премудрость, высшая мудрость. Речь идет о давнем увлечении Анциферова и Татьяны Николаевны религиозно-философским учением о «положительном всеединстве», изложенном и развитом Владимиром Соловьевым, Сергием Булгаковым, Павлом Флоренским, Львом Карсавиным и др. Углубленный интерес Анциферова к религиозно-философской проблематике сказался в его вступлении (по рекомендации А. В. Карташева) 5 ноября 1914 г. в Петроградское религиозно-философское общество, созданное по аналогии с Московским религиозно-философским обществом памяти В. С. Соловьева. 23 ноября 1915 г. также по рекомендации Карташева в общество вступила Т. Н. Анциферова.
100
Увлечение десятитомным романом Р. Роллана, публиковавшимся в 1904–1912 гг. и в 1916 г. удостоенным Нобелевской премии, восходит к литературно-философскому студенческому кружку И. М. Гревса, организованному в 1915–1916 гг. для изучения философских аспектов и перевода этого произведения. «Гуманизм (humana civilitas), столь свойственный нашему padre, также привлек его в Ромене Роллане. В тот год бушевала Первая мировая война. Ненависть стала гражданской доблестью. Шовинизм охватил все круги общества. <…> Ученые всего мира переругивались в торжественных декларациях, объявляя себя защитниками цивилизации. Лишь Р. Роллан выступил <…> против проповеди ненависти», – вспоминал Анциферов (Анциферов 1992. С. 173).