Если бы

– Посмотрим, – отозвался Ричард, и вяло сунул руку в карман, останавливая взгляд бледно-голубых глаз между ними.

– Если результат окажется, хоть вполовину так хорош, как прогнозирует "Рейсинг Пост", ты сорвешь куш, – присвистнул Старков.

– Поглядим, Эндрю, поглядим, – отозвался Дик и, кивнув, направился к жене, которая громко звала его из сада.

– Эндрю! – прыснула Лина, передразнив интонацию Стивенсона. – Значит вы, знакомы?

– Естественно, – поднял брови Старков, искоса взглянув. – Ричарду Стивенсону принадлежат одиннадцать процентов "OSGC". Он один из крупных держателей акций и член правления директоров. В прошлом месяце, он возглавил филиал в Нью-Йорке.

– А...

Лина спрятала лицо в бокале: делая глоток вина, она больше не смеялась. За окном, ветер прижимал к земле отяжелевшие ветки вереска, среди которых застряли клочки тумана. Она пыталась в белесой размытости отыскать неясные рамки деловой дружбы: как далеко они простираются? Улыбнувшись Старкову как безликому знакомому, Лина отошла к полной брюнетке, учительнице средней школы Дорчестера и дочери члена местного муниципального совета от Лейбористкой партии, привыкая к мысли, что мистер Стивенсон и его женщины войдут в ее круг общения. Слушая рыжего курносого юношу, племянника министра образования, она почти смирилась с неприятным открытием, давно подметив: любые связи мужа исключительно деловые, как и сама она – вложение Яна в живопись.

Разговаривая с миссис Берри, Лина пыталась абстрагироваться. И ежесекундно коробилась от ее сходства с сыном. Но, тревожная двойственность выразительного лица Криса в Марии сводилось к холодным канонам красоты. За правильными чертами не угадывалась личность. В техническом рисунке не чувствовалась жизнь – картина была мертвой.

Сжимая ледяными пальцами ледяную окружность бокала, Лина молча слушала бесконечные разговоры о рок-звезде, которые гости навязывали Марии. Миссис Берри держалась корректно и дружелюбно. Ничем не выдавала недовольство или раздражение, могла показать на телефоне фотографии со съемок нового клипа, упомянуть забавные случаи с концертов, посетовать на напряженный график группы и вспомнить сколько раз выпущенные диски становились платиновыми, но никогда она не рассказывала домашние истории, не говорила о Ките, как о сыне или брате. Мария ни на дюйм не приближала образ Берри обывателям, будто для нее не существовало времени без интервью и камер. Она не подбирала слов, речь лилась плавно и легко, но отдавала заученностью. И Лина не выносила Марию за общественные, отрепетированные разговоры. И себя, за то, что участвует в них, и чего-то ждет, словно законченный наркоман вдыхает с зеркала крупицы кокаина и видит свое отвратительное лицо.

Новый день давался сложнее. Ближе к вечеру, Лина держала сцепленные кулаки под столом, чтобы не заткнуть прилюдно уши и не завизжать. Она искала взгляд Яна, но натыкалась на спину под невзрачным пиджаком, на громкую Лео и молчаливого Дика, на прозрачные глаза миссис Берри, и мысленно соглашалась с Эшли Снайпс: Мария отвратительная актриса – как и все в этой комнате.

Натали подоспела с визитом вовремя. Лина на день вырвалась из тисков "хозяйка дома" и поехала встречать ее в Лондон, наслаждаясь дорогой, скоростью и тишиной. Подруга привезла кусочек критского солнца, наполнила огромную, с трудом протапливаемую, гостиную запахом Средиземноморья, подействовав лучше витамин и энергетиков. В разгар несмолкающих бесед и бесконечных партий в бридж, она спасала Лину маленьким Лукасом. Беря на руки шустрого карапуза, Лина забывала обо всем. Беспомощно улыбалась, вытягивая из цепких кулачков сережки, ожерелья и волосы всех ближайших дам, а иногда и содержимое их тарелок. Она занимала бойкие кулачки и больше ничем не интересовалась. В груди теснилось столько нерастраченной нежности, что веки щипало: она ничего не слышала и не видела – ею занимался Лукас. И разговоры разваливались. Разбивались о Лину с разных сторон, а она смеялась, вторя заливистым нотам детской радости.

Ян оборачивался на их смех. Не прерывая беседы, смотрел на Лину, не смеясь, не улыбаясь. Ей становилось не по себе под сосредоточенным взглядом. Она не могла разгадать выражение в глубине карих глаз. Прижимая к груди смуглого ангелочка, Лина наматывала на указательный палец золотые колечки волос и грустно размышляла о своей запутанной семейной жизни. Она видела выход в рождении ребенка, уверенная: малыш упрочит отношения с мужем и усмирит прошлое, воздвигнув непреодолимый барьер. Став матерью, возможно, она почувствует себя и женой...

Глядя на решительный профиль Яна, словно вырубленный из одного с домом камня, Лина представляла, как муж воспримет известие о ребёнке. Эти мысли волновали и тревожили. Она беспокоилась, почему еще не беременна, ведь уже второй месяц забывает пить противозачаточные таблетки... Вдоль спины холодом скользнули воспоминания о трёхмесячном сбое цикла в Бронксе. Протолкнув в горле ком, Лина поцеловала гладкий лобик и решила при первой возможности съездить в Лондон на консультацию к гинекологу.

Первые зимние дни сковали холмы над Дорчестером кольцом серого тумана. Бледное солнце всё позже выплывало на небосвод и спешило закатиться всё быстрее. Ощущение сумерек не покидало даже днём, а ко времени пятичасового чая наступала непроглядная тьма. Гости потихоньку разъезжались по домам. Натали с Лукасом задержались почти до Рождества. Они покидали Олсенов последними. Лина с грустью отвезла подругу с сыном в аэропорт, крепко обняла и, расцеловав сладкие щёки Лукаса, неохотно передала матери, сдерживая слёзы.

Вернувшись из Лондона, Лина бесцельно потопталась на крыльце, вглядываясь в чистое звездное небо и смутные очертания деревьев, редкие огоньки у подножия холма, прислушиваясь к скрипу веток. Подняв воротник пальто, она стояла очень долго, пока окончательно не замерзла, тогда неохотно вошла в дом. Ее окутала непривычная тишина. Темные пустые комнаты снова давили размерами. Лина медленно шла через холл, скользя пальцами по резьбе дубовых панелей, пересекла полутёмную гостиную и свернула в широкий коридор.