Если бы

Ян вновь вынул сигару и на этот раз неторопливо раскурил:

– Накануне восхождения я подрался в пабе. Выпал из окна второго этажа: поломал олух берцовую кость. Я отправился в госпиталь, а группа ушла в горы. Я не мог этого вынести – сотни тренировок насмарку. Сорвался. Буйствовал в палате, громил мебель как молокосос, а в горах мою группу накрывала лавина. Они погибли. Все.

Олсен больше не глядел на Лину. Медленно выпуская клубы дыма, он провалился взглядом в тёмное нутро спящего камина.

– Я помешался на той вершине, – продолжал он. – Для меня стало вызовом взять высоту. Но травма выбила из спорта на несколько лет. Ничего другого я делать не умел, потому стал вникать в сложности литья и изучать сплавы, чтоб, хоть, как-то помочь отцу и окупить свой хлеб. Последовали скучнейшие годы и нуднейшее восстановление, прежде чем, я вернулся в спорт. Я женился на своём реабилитологе и усыновил её шестилетнего сына. Когда мне разрешили нагрузки, приобщил всю семью к альпинизму. Мы всё делали вместе: посещали тренировочный зал, ходили в походы, поднимались по несложным, а потом брали и трудные маршруты. И вместе покоряли, снившуюся мне ночами, высоту, едва сыну исполнилось семнадцать.

Лина поднесла ладонь ко рту, отгадывая развязку за безликим тоном, словно излагающим нудную биржевую сводку.

– Несколько дней сильный ветер выматывал нас: мы изрядно обморозились и устали. Но, в тот день, погода благоприятствовала. Я был одержим – мне нужен был Эверест. Я тянул вперёд, заставляя нас двигаться слишком быстро. Мы шли налегке, оставив дополнительные баллоны с кислородом в лагере. Я все рассчитал: экономя, нам хватило бы одного баллона на подъем и спуск. – Олсен криво усмехнулся и покачал головой:

– На высоте 8356м, будучи в связке, мы сорвались. Подвела старая травма. Моя неловкость послужила причиной обвала снежного карниза. Я увлёк всех за собой. В какой-то момент мне удалось зацепиться ледоколом и остановить падение. Но трос Арона оборвался. Мальчик летел вдоль вертикальной стены около километра. У него не было шансов. Элизабет болталась в воздухе: была слишком слаба, чтобы суметь закрепиться. Мне удалось по рации связаться с лагерем. Нужно было держаться, пока доберётся помощь. В баллоне жены было достаточно кислорода, но при падении треснула маска, и он быстро заканчивался. Она часто теряла сознание, а спустя три часа, сорвала и выбросила маску. Мне же оставалось только держать нас. У Элизабет начались галлюцинации. В один из приступов она громко прокричала, что видит Арона, что там не высоко, и она будет прыгать.

Олсен выбросил остатки сигары в камин. Коричневый окурок медленно истлевал: дымок тоненько взвился, становясь все прозрачнее, пока не растаял.

– Твоя семья заплатила за мечту, – машинально закончила Лина, обхватив плечи дрожащими руками.

– Я больше никогда не поднимался в горы. – Олсен устало потёр переносицу большим и указательным пальцем. – Теперь, я предпочитаю море.

– Элизабет… яхта... – вспомнила Лина название белоснежного судна. – Ох, Ян, – она подняла полные слез глаза, – прости! Я знаю, тебе не нужна жалость, но у меня сердце разрывается. Не знаю, что сказать…

Некоторое время Олсен молчал и смотрел мимо, словно не видел её, потом сдержано улыбнулся:

– Ничего не говори, – наконец, произнёс он. – Просто прими моё предложение. Я верю, что сделаю тебя счастливой. Как и ты меня, если пожелаешь.

Взяв наброшенный на спинку стула пиджак, Ян подошёл к двери, обернулся у порога и произнёс уже привычным ленивым тоном:

– Подумай, Лина. Только не очень долго. У меня не так много времени ждать.

Низкий гул мотора разнёсся под окнами. Ссутулившись в углу дивана, Лина слушала шелест шин, пока автомобиль выезжал на дорогу. Болезненными толчками сердце било в рёбра. Осталось в нём живое место? Что она может дать? Как сможет осчастливить кого-то, если едва справляется с очередным днём?

Закрыв лицо руками, Лина застонала и повалилась на диван:

– Нет! Не могу! Пожалуйста!

Яростное эхо разнеслось по пустому дому, отразилось в пустоте одиноких дней, шагавших по пятам столько лет, и мучительно зазвенело в ушах. Лина долго лежала с открытыми глазами. Обступила темнота и холод. Снаружи. Внутри. Редкие машины проносились вверх-вниз по улице. Вспышки фиолетового света обозначали углы и чужую мебель, застывшую немым вопросом. Потом движение прекратилось и стало ещё темней.

Заставив деревянные конечности подчиниться, Лина встала. Натыкаясь на столы и стулья, разыскала кухню, раковину, кран. Умылась ледяной водой, оцарапавшей лицо как битое стекло, смочила пересохшее горло. Вернувшись в промозглую гостиную, отыскала плед и залезла с ногами в кресло. Откинув голову на спинку, Лина смотрела, как светлеют часы над каминной полкой, слушала, как просыпаются птицы, заливисто щебечут в кустах магнолий у крыльца.

Дождавшись девяти часов, она сунула руку в карман и достала телефон. Болезненно отсчитывая гудки, вдруг подпрыгнула:

– Крис! Это – Лина! Лина Калетник…

– Привет Лягушка.

– Привет… Я звонила тебе.

– Да?

– Трижды.

– Ого.

Наступила гнетущая пауза. Что-то росло и сгущалось в комнате, давило на грудь, мешая вдохнуть и выдохнуть. Камин увеличился в размерах, лестница раздалась вширь, мебель нависала, угрожая расплющить, словно Лина уменьшилась как Алиса в Стране чудес. Телефон показался чугунным, тяжело оттянув кисть. Двумя ладонями обхватив мобильный, она судорожно перевела дыхание:

– Крис, нам нужно увидеться.

– Согласен.

– Сейчас.

– Ну, – Берри хрипло рассмеялся, – если, ты настолько любезна и телепортируешь в мою постель, – он откашлялся. – На мне сшитые тобой шаровары. Не могу расстаться. Может, подскажешь, волшебное слово? Где, чёрт возьми, пуговицы?