Судьба

Прихожу в себя от резкого едкого запаха. Оглядываюсь по сторонам – я в комнате, которая похожа на процедурную.

— Вот так, приходим в себя, глубоко и размеренно дышим.

Вижу склонившегося надо мной все того же врача. Сзади него стоит взволнованный Дан.

— Что произошло? — тихо спрашиваю я. Сознание возвращается, но я чувствую неимоверную слабость и усталость.

— Нервное истощение произошло, переутомление. Так нельзя, вам срочно нужен отдых и хорошее питание. Думаю, когда ваш муж очнется, он не оценит ваше состояние.

— Доктор, скажите, с ним же все будет хорошо? Он скоро очнется? — с надеждой спрашиваю я.

— Очнется. И не таких на ноги ставили. Да и как он может не очнуться, когда его ждет такая красавица-жена. Так что сейчас перевезем вас в вашу палату, а вы постараетесь поесть и отдохнуть. Если не можете – дадим снотворное. А за это я обещаю еще раз пустить вас к мужу. Ну что, договорились? — подмигивает мне доктор.

— Да, хорошо, спасибо.

— Ну вот и прекрасно.

***

Пятый день я хожу по этому коридору, мне кажется, я уже могу делать это с закрытыми глазами, потому что изучила каждую трещинку на белом кафельном полу. «Я должна быть рядом с ним. Он живой. Живой. С ним все хорошо» — единственные слова, которые я повторяю про себя пятый день. Где-то там, совсем рядом, за дверью, он дышит, и его сердце бьется. Остается только ждать. Ждать и надеяться. Все вокруг мне напоминало о нем. Смотрю на белые стены, и они напоминают мне о том, что он любит белый цвет. Вчера я встретила парня с изображением Джокера на футболке и вспомнила о машине Роберта. В местной столовой на первом этаже висит картина, на которой изображены розовые пионы.

Врач, как и обещал, разрешил мне еще одно посещение, после того как я поспала и привела себя в порядок. Но я отдала его маме Роберта. Мы с ней сталкиваемся в этом коридоре каждый день. Поначалу не разговаривали, просто молча смотрели друг на друга. Дан что-то ей объяснял, рассказывал о случившемся. Возможно, он даже сказал, кем я являюсь на самом деле. На третий день нашего молчаливого созерцания, женщина подошла ко мне сама. Она предложила сесть на диван и выпить с ней чаю. Даже этот чертов чай на травах напомнил мне о нем. Напомнил о том, как мы пили его в машине после прогулки возле пруда.

Сделав глоток, я разревелась. Женщина молча забрала у меня чашку и обняла за плечи. В ее объятьях было так же тепло, как и в его руках. Она покачивала меня и рассказывала о детстве Роберта, о том, как он болел, о драках с мальчишками. Она говорила, что он всегда был сильным и выносливым, никогда не плакал и не жаловался. Она говорила о том, что он скоро очнется и все будет хорошо. Кажется, она убеждала в этом саму себя, мы плакали вместе, и я чувствовала ее дрожь.

Наши бесконечные слезы остановил Дан одной фразой: «Женщины, прекратите его оплакивать. Своими слезами вы навлечете беду». С этого момента я больше не плачу. Моя жизнь замкнулась в этих белых стенах, дверях реанимационного отделения. Иногда хотелось послать к чертям все правила, ворваться в эту дверь, чтобы просто увидеть Роберта, попросить открыть глаза, посмотреть на меня. Мне не хватало его черного взгляда, его наглой ухмылки, его теплого обжигающего тела. Его грубых и одновременно таких трепетных ласк. Его голоса. Шепота в мои губы. Стука его сердца, который меня успокаивал.

Я чувствовала себя уставшей и измотанной, ничего не хотелось: ни есть, ни пить. Ксюха пыталась накормить меня, но мне просто ничего не хотелось. Нужен был только Роберт. Подруга обижалась на меня, ругала, уговаривала. Иногда я поддавалась лишь для того, чтобы у меня оставались силы ходить по этому белому коридору.

Вчера состояние Роберта стало просто стабильным, уже не тяжелым. Но к нему все равно ни пускали.

Сейчас я сижу на белом диване в приемном покое, смотрю в большое светлое окно. На улице бушует метель, кружа белые хлопья снега. Мимо меня проходят разные люди: плачущие родственники безнадежно больных, тени людей, которые потеряли своих близких, или бьющиеся в истерике от отчаяния. Иногда мелькали и счастливые лица тех, чьи родные вылечились. Я старалась не замечать их, не думать. Обстановка все больше и больше угнетала. Хотелось забиться в угол и рыдать. Но я дала себе слово не плакать, и с тех пор из моих глаз не пролилось ни одной слезинки.

Ко мне подходит только что пришедшая Ксюша. Садится напротив меня, внимательно осматривает, недовольно хмурится.

— Давно ты на себя в зеркало смотрела? — с недовольством спрашивает она.

— Не знаю, а зачем? — продолжаю смотреть в окно на кружащийся снег.

— Елизавета, так нельзя. Ведь ему уже стало лучше. Когда ты последний раз спала?

— Сегодня. Я спала сегодня.

— Где? Вот на этом диване? — ее голос возмущенный, но мне все равно, я не могу его оставить.

— Что ты хочешь от меня?!

— Я хочу, чтобы ты поехала домой, приняла душ, нормально поела, выспалась и появилась здесь только завтра. Если хочешь, я здесь останусь, пока ты не приедешь.

— Нет, я не могу. Когда он очнется, я должна быть здесь.

Ксюха морщится, пытается возразить, но ее останавливает появившейся Дан.