Страница 2 из 73
Двор её детства, двор всей её жизни. Трёхэтажные жёлтые дома, большой газон с покосившимися деревьями, столы, где вечерами играют в домино и шахматы, а ночью распивают вино разбитные компании, детская площадка. Выйдя через арку оказываешься в огромном, кипящем, вечно куда-то спешащем мегаполисе, покрытом слоем бетона и асфальта.
Тут остановилось время, таким был двор в семидесятые, в восьмидесятые, таким же и в сороковые… Люди жили тут десятилетиями, поколения сменяли поколения, и вот уже некогда развесёлый стиляга Пал Захарыч сидит на лавочке в растянутом трико и, подмигивая Наташе, машет рукой.
В окно выглядывали дети Наташи, показывая руками знак победы, Женька, высовываясь, кричал: «Мы верили в тебя, ма!» Что ж, её взаимоотношения с чудовищем известны всему двору. Зачастую, проваливая попытку припарковаться на «своё» место, чудовище просто бросалось, и кто-нибудь из сердобольных мужчин, матерясь про себя, но улыбаясь в глаза, перегонял авто так, чтобы в следующий раз она могла выехать.
— Как съездила? — спросила пожилая уже Серафима. Наташа помнила её молодой, статной, помнила, как завораживали их — школьниц — красные бусы Серафимы. А её дочь, Оля, одноклассница Наташи, пару раз давала подружке их померить в обмен на капельку духов, которую наносила под нос, чтобы дольше пахло.
Сейчас Серафима держалась с достоинством, которому оставалось только завидовать, но года всё равно брали своё.
— Хорошо, спасибо, Серафима.
— Как там?
— Всё нормально, что там может измениться… цветы вот… Вы зайдёте сегодня?
— Конечно, деточка, конечно.
Глаза Наташи быстро пробежали по стоящему рядом с Серафимой мужчине, она смутно помнила, что это младший сын, значит, приехал в отпуск…
— Добрый день, — произнесла Наташа, скорей отдавая дань вежливости, голос прозвучал тихо. У нее всегда был на редкость тихий голос, мягкий, словно обволакивающий.
— Ох, Наташенька, сыночек мой приехал, Миша, помнишь его?
— Да, конечно.
— Здравствуй, — услышала Наташа такую же дань вежливости.
— Я пойду, Серафима, приходи… Ольга, если сможет…
Закрыв за собой дверь в квартиру, услышала лучший звук в мире, который затихал лишь ночью, звук ругани детей, который тут же прекратился, и парочка подростков обрушила весь пыл на уставшую мать.
— А картошку кубиками резать?
— А авокадо чистить?
— А огурцы?
— Сыр на крупной тёрке?
— Да скажи ты ей, мам!!!
Чувствуя усталость, моральную и физическую, лёгкую головную боль от слез, она всё же улыбалась, видя суету на кухне, дети выросли настолько, что могут почти всё приготовить сами, оставив матери слишком сложные блюда. Жаль только, что вся эта суета на годовщину смерти их отца… Наташа встала, чтобы смыть макияж и следы слез, на которые, она сейчас уверена, обратит внимание Женя.
— Ма-а-ам, — надо было раньше смывать, — ма-а-ам, перестать, всё нормально… мы же справляемся, — шептал четырнадцатилетний Женька, ещё не знающий, как найти слова утешения для своей тридцатидевятилетней матери, но уже знавший, что такое потеря, острая и невосполнимая.
— Надо было нас взять, — категорично сказала Саша, пятнадцатилетняя, немного более принципиальная, твёрдая в своих убеждениях и «старшести».
— Нет, не надо, мы потом… — отрезал Женька, удивительно, как интуитивным чутьём он обгонял свой, порой ещё совсем мальчишеский, ум.
Пришедшие гости помянули добрым словом ушедшего, разговор перешел в другое русло, потёк размеренно, тихо, как вся жизнь в их маленьком дворе.
На днях на даче Лёхи и Ларисы будет другая годовщина. Наташа не принимала участия в приготовлении — она скорее почётный гость, — своеобразная дань традиции: огородить Тусика от суеты, волнения… Тоже дань.
К ночи все разошлись, и Наташа наконец-то получила возможность остаться одна, окунуться в комфортное одиночество. Стукнув каждому из детей в дверь со словами: «Я спать, а ты как хочешь, но утром я разбужу», — она забралась на кровать, подтягивая к себе ноутбук, пробегая глазами по строчкам сообщений, отвечая только на самые важные, окунулась в чтение — лёгкое, ничего не значащее, дающее отдых мыслям.