Страница 7 из 304
Москва
январь 1809 года
С началом сезона в Московском доме Завадских по вечерам стало весьма многолюдно: собиралась молодёжь из числа сослуживцев Андрея, бывали с визитами хорошие знакомые, особенно те, у кого имелись дочери на выданье. Музицировали, пели, молодые люди иногда садились за карточный стол.
Частым гостем в доме Завадских стал поручик Лейб-гвардии Гусарского полка Алексей Кириллович Корсаков.
Знакомство с Корсаковым Андрей свёл четыре года назад во времена войны Третьей коалиции, закончившийся для России сокрушительным поражением под Аустерлицем. Для молодого Завадского то сражение стало боевым крещением: Кавалергардский полк, неся огромные потери, отчаянно сдерживал превосходящие силы французов, давая возможность попавшим в окружение войскам отступить. Корсаков, будучи адъютантом при командовании, должен был передать на левый фланг армии союзников приказ об отступлении. Оказавшись в самой гуще боя, Алексей отвёл удар французского кавалериста, предназначавшийся Завадскому. Андрей успел запомнить лицо своего нечаянного спасителя и много позже, уже во время марша обратно в Россию, разыскал его, желая выразить тому признательность за спасение собственной жизни. С тех пор молодых людей связывали узы тесной дружбы.
Третьим в компании друзей был штабс-ротмистр Кавалергардского полка Раневский. С Раневским Андрей впервые столкнулся ещё будучи рядовым (при поступлении в кавалергарды независимо от происхождения новобранец первые шесть дней числился в составе полка рядовым) в первые же дни службы. Для молодого впечатлительного Завадского Александр стал едва ли не кумиром: хладнокровный и бесстрашный в сражении, любимец фортуны за карточным столом, остроумный собеседник, пользующийся неизменным успехом у слабого пола, что в светской гостиной, что в местах менее благопристойных, у одних он вызывал жгучую зависть, у других желание добиться дружбы и расположения. Андрею посчастливилось оказаться в числе друзей, и дружбой этой он весьма дорожил. Оттого и был несказанно рад, что в сезон 1809 года оба, и Корсаков, и Раневский оказались в Москве.
Корсакова в дом Завадских влекла не столько дружба с Андреем, сколько его очаровательная сестра Лидия. Лиди благосклонно принимала ухаживания молодого привлекательного гусара в надежде получить от него предложение руки и сердца. Всё шло к тому: родители Лидии и Андрея не возражали против подобного сватовства, однако сам Алексей медлил, не решаясь связать себя брачными узами. Алексей Кириллович понимал, что должен либо прекратить наносить Лидии визиты, либо сделать окончательный и решительный шаг.
- Завтра, - улыбаясь, заявил он в один из вечеров, что проводил в компании Завадского и Раневского в одном из Московских трактиров. – Завтра, господа, я, пожалуй, готов буду к решительным переменам в своей жизни.
- За это следует выпить, mon ami (друг мой), - знаком подзывая полового, предложил Александр.
Андрей, не спуская внимательного взгляда с Корсакова, едва заметно улыбнулся, подставляя свой бокал. «Лиди несомненно будет счастлива, сбылись её самые заветные надежды, но вот другое сердце сие известие непременно разобьёт», - вздохнул он.
- За любовь, господа! – предложил тост Алексей.
- За любовь! – поддержал его Александр.
- За любовь, - отозвался Андрей, поднимая бокал.
Как же прав он был в своих опасениях. Последующий вечер в доме Завадских отличался от остальных: после долгого Рождественского поста давали бал.
Ольга Николаевна долго готовилась к тому: рассылались приглашения, начищали паркет и зеркала. В оранжерее почти подчистую срезали все розы, дабы украсить ими бальную залу в день торжества. С самого утра обе барышни готовились к вечернему выходу, но если для Лидии это был уже второй сезон, то для Софи всё было впервые.
Софья, взволнованная предстоящим событием, не ела с самого утра: кусок не лез в горло. Сидя перед зеркалом, она нетерпеливо ёрзала на месте, пока Алёна, её камеристка, неспешно раскручивала папильотки на пепельно-русых волосах барышни. «Вот, пожалуй, и всё богатство, окромя приданого, - вздохнула Алёна, разбирая локоны и укладывая их в сложную причёску. - Ну, глаза, пожалуй, тоже хороши, - взглянула она на барышню через зеркало, - а вот в остальном… То ли дело Лидия Дмитриевна, тонкая, гибкая, что молодая ива, а вот Софье Михайловне в том не свезло…» Окончив с причёской, камеристка взялась затягивать корсет.
- Ну же, барышня, - изо всех сил тянула шнурки Алёна, - ещё самую малость.
- Не могу больше, - выдохнула Софи, которой казалось, что корсет настолько сдавил её ребра, что она не сможет дышать.
Осторожно, чтобы не помять причёску, девушка помогла надеть барышне бальное платье из белого муслина. Скромное, простое, как и приличествует невинной девице: из украшений лишь тонкая полоска кружева по вырезу и голубая атласная лента, что обхватывала стан Софьи под грудью. Ленты того же тона Алёна вплела в сложную причёску. Полюбовавшись делом рук своих, девушка помогла Софи вдеть в уши небольшие жемчужные серёжки и подала белые шёлковые перчатки, скрывающие руку почти до локтя.
- Ну, с Богом, Софья Михайловна, - улыбнувшись, перекрестила девушку Алёна.
Робко улыбнувшись своему отражению, Софи повесила на руку бальную книжку на шнурке, взяла в руки кружевной веер – подарок Дмитрия Петровича на её шестнадцатилетие и вышла в коридор. Лидию, которая, свесившись вниз через мраморную балюстраду верхней площадки, рассматривала небольшую группу молодых людей, только что вошедших в вестибюль, она заметила сразу.