Страница 3 из 19
Помнишь, я еще тогда сказал тебе, типа, я бы смог прожить жизнь без жены и детей, но в крутом особняке, при бабках. И с тобой. Мы бы читали в шезлонгах книги, пили бы виски со льдом, смотрели любимые фильмы, играли в бильярд или покер, платили по счетам и за любовь женщин, которых приглашали бы в особняк каждые выходные. А когда и это бы надоело, то отправились бы путешествовать по миру. Ты еще тогда расхохотался и сказал мне, чтобы я завязывал с этими голубыми фантазиями. Я тоже рассмеялся и сказал, что найти в жизни хорошего друга – это многого стоит. И тогда шли бы лесом все эти стервозные медсестры-Вагнеры и прочие ведьмы.
Для того, чтобы хоть немного разогнать эту муть, которая в последнее время разъедает меня изнутри, я придумал одно забавное занятие. Тебе понравится, Ток! Короче, дело вот в чем. Можно назвать это просьбой, можно заданием, а можно просто игрой. Я хочу, чтобы ты увидел трех человек. За меня. Потому что я не успел этого сделать. Объездить весь мир успел, стать сценаристом успел, перевалить за сотню любовниц успел, а это, увы.
Понимаешь, я прошу тебя не то, чтобы попрощаться от моего лица. Нет, это было бы слишком банально и не в моем стиле. Я хочу, чтобы ты посмотрел на них твоими глазами и понял, что я имел. Такого меня ты, скорее всего, и не знал вовсе.
Принимаешь мои правила игры? Да ладно, я уверен, что ты можешь взять отпуск на неделю, где бы ты ни работал. Да и хватит страдать фигней! Мзекала? Ты слышал выражение про то, что любовь живет три года. Нет? А зря. Короче, подумай! В конце концов, это последняя моя просьба. Ладно, не буду тебя убеждать. Знай, на твое имя будет выслан денежный перевод. Отступать некуда.
Первый человек – это мой отец. В конце письма его адрес. Я как-то тебе про него рассказывал. Он по-прежнему живет в селе Натанеби Озургетского района, в Гурии. Я специально не передаю для него ничего на словах. Правда, если будет удобно, передавай ему привет.
До второго письма, Торнике. И хватит хвататься за сердце. Все ок. Подыши свежим воздухом».
Я несколько раз повторил адрес Зазыного отца, чтобы запомнить. Аккуратно сложил письмо обратно в конверт и допил пиво, наблюдая в окно за проезжающими машинами.
Было шесть часов вечера. Сердце продолжало странно биться, как будто в полиэтиленовом пакете с двумя маленькими дырочками от швейной иголки. Кислород нехотя снабжал собой сосуды моего шокированного сердца. А я не знал, происходит все это со мной во сне или наяву.
Воскресенье, 15 ноября, 2015
Серная баня. Иоселиани. Не смерть
"В один момент я понял и осознал
что нет никакого “светильника”,
и нет никакого светильника души …
тот бесконечный Свет.
Существующий всегда и никогда.
За пределами всего и в пределе всего приявленного.
Тот Свет Любви,
прилизывающий всё сущее – это и есть Я.
Я есть. Шива".
Шива Нидра Пурана
Будто во сне, Заза лежал в тумане густого многослойного пара. Кафель на полу и на стенах был в красивую коричневую клетку с синими крапинками. Над его телом трудился молодой мекисе. Его звали Низами.
Мекисе, терщик или банщик в простонародье, профессия в Тбилиси почти уникальная. Ведь этот человек несет не просто очищение и делает целебный массаж. Под его руками буквами происходит катарсис, очищение ума и души, своеобразная духовная разрядка, расслабление и перезагрузка. Ты доверяешь тело незнакомому мужчине или женщине – по желанию, и он разгоняет лишние жиры, печали и тревоги.
Низами был некрасив, но сбоку у него был безумно завораживающий профиль. При всей своей далеко непритязательной внешности, от него трудно было оторвать глаз. Его кудрявая шевелюра, которой, казалось, никогда не касалась расческа, и волевой лоб, были в поту. Ловкими движениями мекисе нежно растирал кисой – большой грубой рукавицей – напряженное распаренное тело Зазы, как некий ритуал. От Низами и его сильных рук пахло кокосом.
Сказочной пеной, похожей на снежный покров лучшего зимнего курорта на земле, Низами массировал туловище Зазы: от шеи, затекшей и напряженной, до кончиков пальцев на ногах. На ступне у Зазы была татуировка с изображением бога Шивы.
– Почему именно этот бог?
– Ты про Шиву?
– Другие боги на твоем теле тоже живут?
– Ха! Пока нет, мой мальчик, только внутри. – Заза приложил указательный палец к правому виску. – А Шива, потому что это мужское начало вселенной, одновременно разрушительное и созидательное.
– Перевернитесь, пожалуйста, на живот! – тихо попросил мекисе Зазу.
Я сидел в бассейне, уставившись в потолок, в дырку, куда каким-то магическим образом поднималось эхо наших расслабленных голосов и густой многоэтажный пар. Пар был похож на какую-то фантастическую пыль. Казалось, эта пыль вобрала в себя микроскопические частицы наших тел, следы нашей усталости и терзаний и, спеша, выносила все это наружу, на свет, в кусочек синего неба.
Заза будто был немного грустен, хотя нас после бани ждал великий обед, заказанный в ресторане неподалеку. Ну как великий – хаши да чача. И может быть что-нибудь еще. Заза покорно поддавался профессиональным маневрам Низами, изредка бросая взгляды в мою сторону.
– Торнике, ты знаешь, мне кажется, своего персонажа Гию Агладзе Иоселиани писал с меня. – вдруг сказал он. Фраза в целом абсолютно простая прозвучала в банном номере, как последнее слово приговоренного к смерти.
Я отвел взгляд от необычного портала пара в потолке и посмотрел на друга. Он был серьезен, как никогда.
– Ты понимаешь, о чем я, Ток? Говорю же, мне кажется, что своего героя Гию Агладзе Отар Иоселиани писал с меня?
– Кто все эти люди, Заза? – также серьезно переспросил я.
Заза заливисто расхохотался, откинув голову. Мекисе на миг остановился.
– Эх, Торнике, Торнике. Вот, за что я тебя люблю. Я про фильм “Жил певчий дрозд”.
– Ааа, ты про того литавриста, который весь фильм бегал-бегал, пока его не сбила машина?
– Вот. Все-то ты помнишь. И только не говори, что ты не увидел более глубокого смысла в этой картине.
– Ну давай, давай расскажи, почему, по-твоему, вы с тем всегда куда-то спешащим типом похожи.
Мекисе продолжил массировать Зазу, которого попросил вновь перевернуться на спину.
– Во-первых, этот типа ветренный и безалаберный Гия весь фильм хочет всем угодить – собственной матери, маэстро, ансамблю, соседям, друзьям, близким, чужим людям, всем своим многочисленным женщинам, понимаешь? Перед этим извинись, перед тем тоже, той подари цветы, этой внимание. И все равно остается виноватым. И при этом ведь он поразительно внимательный человек. Он дарит товарищам редкие пластинки, книги, ведет друга с вывихнутой рукой в больницу, зачем-то провожает свою бывшую до работы. И при этом все равно все вечно им недовольны. А все потому, что парень на выступлении от удара в литавры в начале концерта до удара этим же инструментом в конце концерта, а это расстояние длиной в полтора часа, живет своей жизнью и делает, что хочет. И хотя он все время и везде тотально опаздывает, тем не менее к финалу исполнения он появляется вовремя и делает свое дело, как надо. Хоть в последнюю секунду, но делает же. Я почему сейчас это вспомнил…
– Да, почему?
– В фильме он просит прощения за свои опоздания у своего маэстро именно в серной бане, представь?
– Правда? Сколько ты раз ты смотрел этот фильм?
– Не помню, раз пять. Я вообще обожаю Иоселиани. Но этот фильм больше всего. А потом этот Агладзе – это же клондайк благородства, добра и света. Вспомни, его улыбку, его подмигивания глазами. Это же вылитый я. А какой он в фильме любознательный, заглядывает везде, куда можно – в телескоп, в микроскоп, в операторскую камеру. Он следит за жизнью, но она все равно от него ускользает, как песок, как вода сквозь пальцы, как этот пар в небо.