Пёс имперского значения

Палыч ещё долго смотрел, видимо что-то спрашивая, но, не дождавшись ответа, произнёс:

- Товарищ генерал-майор, разрешите показать товарищу барону будущее. – А сам многозначительно показывает глазами на свой саквояж, в котором, помимо всего прочего, лежал его ноутбук.

- Светлое будущее? – уточнил я.

- Это как получится.

- Под подписку о неразглашении?

- Конечно, всё как полагается.

- Хорошо, тогда объявляю привал. Вон у той рощицы.

Конечно, рощей назвать несколько деревьев на краю картофельного поля, подобравшегося вплотную к железной дороге, было слишком громко. Но какая-никакая, а тень. Мы расположились под здоровенной березой, на пригорке, чтобы ещё и ветерком обдувало, и я с удовольствием выпрямил затёкшие ноги. Хотя весь путь и проделали сидя, но устал так, будто пешком прошёл всё это расстояние. Изя расстелил на траве большую скатерть, судя по всему реквизированную ещё из руин сгоревшего ресторана в Невежье. Многозначительно подмигнул, и выставил на импровизированный дастархан бутылку коньяку. Но под моим строгим взглядом смутился, осознал свою ошибку, и добавил ещё одну.

Лаврентий Павлович тем временем достал толстую кожаную папку и перебирал бумаги, отыскивая нужную.

- Ага, нашёл. Вот, товарищ барон, ознакомьтесь.

Фон Такс извлёк из кармана гимнастёрки, в которую мы его переодели взамен полуфрака официанта, очки, внимательно прочитал текст, и показал пальцем на одну из строчек:

- Скажите, а вот этот пункт…?

- Нормально, - Раевский заглянул ему через плечо. – За разглашение любых полученных сведений – расстрел. Что не так? Вы с чем-то не согласны?

- В принципе, согласен. Но вот представьте, вдруг меня будет спрашивать сам товарищ Сталин?

- Делать ему больше нечего…. Но даже и так…. Ну и что?

- И ему нельзя говорить?

- Вы же читали.

- Понятно. А вот это?

- Тем более. Понимаете, барон, мы настолько засекреченные люди, что любое упоминание о нас чревато самыми грустными последствиями. Скажу даже больше – Иосиф Виссарионович будет вынужден лично застрелить Вас, во избежание утечки информации. А он этого не любит. В смысле – лично не любит стрелять. Так что не стоит доставлять неприятности вождю.

- Конечно! – баварец, в полной мере осознавший степень ответственности, изобразил на документе витиеватую подпись. А потом привычно сунул шариковую ручку себе в карман.

Но Лаврентий быстро спохватился и отобрал явный анахронизм. После этого включил компьютер и, ожидая пока загрузится, потянулся к коньяку.

- И Вам рекомендую, Эммануил. Взгляд в будущее – штука тяжёлая, не каждые нервы способны такое выдержать.

- Они у меня крепкие.

- Характер нордический? Ну-ну… воля Ваша, - товарищ Берия подвигал курсором. – Наслаждайтесь.

Нет, не зря мы провели несколько бессонных ночей, монтируя этот фильм. Уже через несколько минут рука барона потянулась к бутылке, и он, игнорируя протянутый стакан, приложился к горлышку. Да, кадры с пленными, захваченными под Сталинградом, произвели на немца большое впечатление. Закутанные в грязные одеяла и женские платки фигуры с поднятыми руками…. Запорошенные снегом трупы в легко узнаваемой форме вермахта… Бесконечная колонна, медленно бредущая по Москве… Залп реактивных миномётов, и то, что осталось после него от окопов….

Пустая бутылка в руке фон Такса хрустнула, раздавленная судорожным движением, и просыпалась на белую скатерть вперемешку с каплями крови – в немецком офицере с оторванными ногами, валяющемся у разбитого танка, он узнал себя. Лаврентий прикурил сигарету и отдал барону. Тот сжёг её за три затяжки, не отрывая взгляд от экрана. Лицо побледнело и осунулось. А потом…, потом стало ещё хуже.

Дальше пошла кинохроника, снятая союзниками. Разрушенный Дрезден, бомбы, падающие на жилые кварталы Берлина, дома, скалывающиеся с лёгкостью доминушек. Грязные, оборванные дети, выпрашивающие хлеб у британских танкистов на улицах Мюнхена. Панорама горящих городов, толпы растерянных беженцев. Драка из-за брошенной американским офицером пачки с тремя сигаретами.

- Хватит, - едва прохрипел барон, пытаясь растереть рукой внезапно онемевшее горло. – Не могу больше.

- Надо, - жёстко ответил Берия. – Теперь посмотри – за что всё это вам. Не думай, что пострадали как невинные овечки. А отвернёшься – пристрелю.

Эммануил фон Такс взял ещё одну сигарету. На этот раз она закончилась ещё быстрее. Представляю его состояние, если мне самому до сих пор больно и страшно смотреть на это. Минут двадцать мы сидели в тишине, нарушаемой только шелестом листьев и чуть слышной тревожной музыкой из динамиков.

- Что, доволен? – Лаврентий Павлович ударил вопросом. – Ну и как тебе такое будущее?

Баварец не отвечал, глядя в одну точку.

- Ладно, можешь не говорить. Давай ещё заглянем лет на семьдесят вперёд. Как раз будешь столетний юбилей праздновать.

- Не буду.

- Почему?

- Я же там остался, - он показал на монитор. – Около танка.

- Ты этого хочешь?

- Нет.

- Так не делай! Право выбора всегда остаётся за тобой. И от тебя тоже всё зависит. Хочешь, чтобы было вот так? – Берия включил небольшой ролик о жизни современной Германии. С венчанием педиков в Кёльнском соборе. С натовскими базами. С турецкими свадьбами у Бранденбургских ворот. С толстыми фрау, поедающими гамбургеры чудовищных размеров. С погромами, устроенными антиглобалистами и футбольными фанатами. С умирающими от передозировки наркоманами. С гей-парадом на Унтерденлинденштрассе. С Ангелой Меркель на трибуне в бундестаге.

Почему-то именно последнее, добило барона окончательно.