Эфир. Сборник

Он учил её целоваться, сидя на заднем сидении своего внедорожника, мечтая стащить с неё джинсы и впиться зубами в другие губы.

Он ухаживал. Впервые. По всем правилам.

Дарил цветы. Подарки, говорящие о серьёзности его намерений, но в пределах приличий. Познакомился с семьёй.

Даже привёз к матери. На три часа. Мать была потеряна. Суетилась. Ему было неловко. 

У него были серьёзные намерения. От них тошнило. 

Юра раскрутил её на секс через восемь месяцев ухаживаний. Она решила, что это достаточное время для проверки чувств. 

Он привёз её к себе домой, где она уже бывала, и устроил романтический вечер. Всё, чтобы соответствовало её представлениям о романтике. Почерпнутым из книг, которые не читал Юра, и фильмов, которые не смотрел. 

Свечи. Шампанское. Ласки. Уговоры. Уламывания. И всё это ради сомнительного удовольствия смотреть, как она корчится, как ящерица при вивисекции.

Она подарила ему себя. Он плевался, стоя под струями воды тропического душа.

Свадьба была на берегу океана. Придурь невесты. Он согласился.

Она идеально подходила на роль жены. Образование. Воспитание. Здоровье. Незаметность. 

Он даже был верным. Приходил вовремя домой. Носил пахучие веники из роз. Заказывал еду в ресторанах.

Она всё так же рассуждала и краснела при слове «жопа». И «хуй». И «минет». И «сзади».

Секс – как милость. Она подарила ему невинность. Хотелось ржать в голос и предложить засунуть эту невинность ей в зад. Туда же хотелось трахнуть. В пухлый, розовый зад. Если бы этот зад узнал – он бы тоже покраснел.

Юра плюнул. Воспитание – мамино. Деньги – папины. 

Матрас прогибался под весом двоих, когда она, зажимаясь и корчась, позволяла. Он даже был благодарен. Наутро присылал веники из роз.

И иногда позволял секретарше отсосать у себя. Она была благодарна. За этим всегда следовало денежное вознаграждение. Секретаршу не волновали розы. Обеду из ресторана она предпочитала наличку. 

Осенью, среди пыли и ярких тыкв, матери не стало. 

Юра приехал отдать последний долг. Отчим умер незадолго до этого, захлебнулся в собственных рвотных массах. 

Что-то его держало в этом городе. Среди пыли и нищеты. Обветшалого дома. Ярких пятен тыкв. Держало уже больше девяти дней. 

Юра посмотрел сквозь дым от сигареты на противоположную сторону улицы. Дом напротив. Он не помнил, кто там жил. И жил ли тогда.

Сейчас там жила женщина. Молодая женщина. Он разглядывал её с интересом коллекционера.

Худая. Она была худая. Не измождённая. Не изящная. Просто – худая. С острыми скулами и ключицами. Тонкими руками. Ногами в обуви на высоких каблуках. 

Она приезжала на недорогой машине минимальной комплектации, выходила, чтобы вручную открыть ворота, виляя задом, и облизывала губы, закрывая ворота. 

Один раз он встретил её у магазина в конце улицы. Она посмотрела сквозь него. Кивнула. Узнала. 

Не юная. Без задорных ямочек на щеках, без невинного румянца и выражения лица перепуганной ящерицы. Взгляд в пустоту. Под ключицами вырез платья. Торчащие соски. 

Грудь. Едва ли первый. Тонкая цепочка обхватывает шею.

Она обошла его, как обходят преграду, и двинулась вниз по улице. К дому. Он не стал догонять. Вечером видел, как она выходила из авто, небрежно махнув рукой спутнику. 

Предпочитает розы или наличку? Роз в руках не было.

Дала себя разглядеть. Уверен. Распахнула шторы. Смотри. 

Он смотрел. Жадно. Долго. Охоче.

Прийти сейчас?

Повод – любой. Она знает, что ждёт. Он знает, что она ждёт.

Целлофановый воздух и пыль пропитаны похотью.

Что удержало его? 

Воспоминания о ящерице, корчащейся при вивисекции? Воспоминания о скрипе старой кровати, которая прогибается сейчас под его весом? Запах дорогого перегара?

- Что ты здесь делаешь? – он открыл дверь рывком. Худая. Острые скулы. Острые ключицы.

- Я принесла тебе пирог, - даже не вздрогнула.

- С чем он?

- С рыбой. Или капустой. Я не умею печь пироги, он магазинный.

- Терпеть не могу пироги, - смотрел, как она облизала сухие губы. Полные. Сухие. Где-то потрескавшиеся. 

Он облизал их следом. От края до края. Пока не отдал свой язык ей. О, она знала, что делает. К чёрту!  Она обсасывала его язык, показывая, что она может сделать. Хочет. Он зажимал её между бумажными обоями и своим телом.

Худая. Лёгкая. Влажная.

Текущая, как сучка.

- Я женат.

Она вскрикнула. Его палец вошёл в горячее. По руке потекло.

- Моя жена называет эти места святыми, - большим пальцем гладил клитор. Смотря, как она откидывает голову, ударяясь о стену. Не заметила.

- Дашь причаститься? – упал на колени, снимая чёрный трикотаж вдоль гладких ног. 

Закинула ногу ему на плечо и вжалась, направляя его руку так, как надо ей.

Хотела. Получала. Ликовала. Разметала волосы по плечам, почти рыдала. Всхлипывала. Дрожала всем телом.

- Всё хорошо, - уговаривал, когда она кончила. Громко. Отчаянно громко.

- Всё отлично, - когда она вцепилась в его шею и слушала сквозь рваное дыхание его хриплый голос.

«Всё отлично». Как мантра. Как музыка. Лунная соната. 

А ведь и было – отлично. Ему. Ей. Им. 

Она приспустила его брюки и села на корточки. Любовалась.

- Красивый, - провела рукой, обхватила, рука скользнула между ягодиц.

- Дурочка, - усмехнулся, закрыл глаза, позволил её руке поступать так, как ей заблагорассудится, вставляя влажный палец.